Маленькие милости

Еще есть несколько монашек из Мидоу-лейн-мэнор, но из коллег – никого. В церкви, способной с легкостью вместить тысячу, едва набирается пара десятков человек.

Детектива Бобби Койна нет. Занят, значит, не сомневается Каллиопа, ведь она точно знает, что слово он держит. Прямо как ее Реджинальд.

В другом конце зала, напротив Каллиопы и тоже в углу, стоит широкоплечий мужчина приятной наружности и с добрым взглядом. На нем неладно скроенный костюм и неумело завязанный галстук. В руке он держит платок, которым молча и часто промакивает глаза.

Она уже видела его раньше: он, бывало, забирал Мэри Пэт после работы. Это ее муж. Бывший. Их не представляли друг другу, но Каллиопа знает, что его зовут Кенни, хотя чаще называют просто Кен-Фен.

После службы она догоняет его на ступенях церкви, представляется и выражает соболезнования. Не только по погибшей супруге, но и по падчерице.

– Вы – Соня? – спрашивает Кен-Фен.

Она мотает головой:

– Никто меня так не зовет.

– А… Мне казалось…

– Это все из-за работы: я как-то рассказала, что в детстве отец называл меня Соней, а они и запомнили. Я потом говорила, что больше никто и никогда так меня не называл, но это они решили пропустить мимо ушей. Оставили мне кличку, будто я их домашняя зверушка.

Он вздыхает:

– Что ж… Соболезную вашей утрате.

Каллиопу бросает в жар, будто ее сердце пронзили металлическим шампуром, но она берет себя в руки.

– Здесь многие кого-то да утратили, – говорит она.

Остальные собравшиеся постепенно покидают церковь, но к Каллиопе с Кен-Феном никто не приближается, не выражает мужчине соболезнований. Наоборот, обходят его по широкой дуге, будто прокаженного.

Наконец все расходятся, а они вдвоем молча остаются стоять на ступенях. И есть в этом молчании нечто странно уютное.

– Выпить, случаем, не желаете?

– Я? Только за.

* * *

Они идут в ближайший бар, мимо плакатов и граффити на стенах, читать которые Каллиопа отказывается. Она и так знает, какая мерзость там написана. Эта мерзость окружает их сейчас везде: висит в воздухе, болтается на фонарных столбах. Черт возьми, Каллиопа даже чувствует ее на языке, будто застрявший в зубах кусочек алюминиевой фольги.

Этот бар, по словам Кен-Фена, работает по восемнадцать часов в день. Тут обслуживают персонал электростанции, все три смены. Для десяти утра здесь порядочно народу. За стойкой двое барменов, по залу ходит официантка.

За десять минут, что они тут сидят, никто не обращает на них внимания. Мускулистый мужик и негритянка – все делают вид, будто их нет. Официантка четыре раза проходит мимо их столика. Бармены время от времени ловят их взгляды. Но принимать заказ никто не собирается.

Когда официантка проплывает мимо в очередной раз, Кен-Фен нерешительно машет ей рукой. Та бросает на него беглый взгляд, но тут же отворачивается и идет дальше.

Повернувшись к Каллиопе, Кен-Фен криво усмехается и качает головой.

– Хорошо, что у меня есть заначка… – Он достает из-под пиджака фляжку.

– У меня тоже, – так же криво усмехается Каллиопа, доставая из сумочки свою фляжку, подарок Реджинальда на их девятую – или десятую? – годовщину свадьбы.

Оба ставят фляжки на стол.

– За что будем пить?

– За мертвых, конечно же, – отвечает Каллиопа.

– Само собой.

Они чокаются и выпивают.

– Еще по одной? – спрашивает Кен-Фен.

– О, одной я точно не ограничусь.

Он смеется:

– Нет, я имею в виду: еще один тост.

Она снова поднимает фляжку:

– За живых, – произносит Кен-Фен.

– За живых, – кивает Каллиопа.

Они выпивают.

* * *

После выдачи из отделения судмедэкспертизы округа Саффолк тело Джулии Феннесси – Джулз – захоранивают на кладбище Форест-Хиллз в районе Джамайка-Плейн. По завещанию матери гроб помещают в мавзолей на небольшом склоне в южном углу кладбища. Ежемесячно из фонда Мэри Пэт Феннесси выделяются деньги, чтобы у входа в мавзолей стояли свежие цветы. И дополнительно оплачивается еще одна странная прихоть: каждый будний день помощник сторожа Уинслоу Джейкобс обязан проводить в мавзолее полчаса с транзисторным приемником, настроенным на WJIB, местную радиостанцию классической музыки.

За свою жизнь Уинслоу чего только не делал, но эта работенка, пожалуй, самая странная. Впрочем, жаловаться не на что: главный сторож, Гейбриел Харрисон, приплачивает ему за эту обязанность еще пятнадцать долларов в неделю (а значит, сам Гейбриел получает минимум тридцатку), и, по правде сказать, через месяц Уинслоу входит во вкус. Это, по сути, дополнительный перерыв, да и музыка начинает ему нравиться.