Маленькие Песцовые радости

— Думать полезно, — наставительно поднял палец Греков. — И тебе этим придется заниматься куда чаще, чем глушить всех магией. Такова доля князя. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше.

После чего они с Шелагиным принялись активно обсуждать, что именно будут выяснять у Живетьева. Ко мне тоже пару раз обратились с вопросом, но я понимал, что это чистой воды формальность, чтобы создать эффект причастности. Или, как вариант, разновидность урока.

Когда окончательно все согласовали, Греков подошел к валявшемуся на полу Живетьеву.

— Красавчик же, — заметил он. — Илья, нос залечить сможешь? А то будет выглядеть на записи жертвой избиения. Нам этого не надо. Мы люди культурные, пленников не бьем и не убиваем.

Нос я Живетьеву вправил и подлечил, но ситуацию это не сильно спасло, потому что целитель изгваздался и собственной крови и в прилипшем к ней разнообразном мусоре и выглядел очень и очень потасканным. Пришлось его еще и заботливо почистить. Не сказал бы, что это вернуло княжескому целителю былой лоск, но он хотя бы перестал казаться замызганным бродягой, ночующим на помойках.

— Нормально, — решил Греков. — Так что там с окнами?

Окна я затемнил, выбрав нужную опцию на пульте, потом мы выбрали подходящее для допроса место — чтобы ничего лишнего в кадр не попало, пришлось даже стазисный ларь выдвигать в проход. По его поводу вопросов не возникло — возможно решили, что он достался мне с машиной, а ценности подобной вещи с точки зрения современников, не представляли. Разве что историческую.

— Саш, ты ведешь запись, я допрашиваю, — решил Греков. — Чем меньше вы с Ильей светитесь, тем лучше.

Живетьева аккуратно усадили на пол спиной к задней стенке, после чего Греков попросил меня разбудить пленника. И самому уйти в невидимость. Чтобы лишний раз не смущать жертву, как он сказал.

— Что случилось? — спросил Живетьев, поднимая мутные после сна глаза. Сознание возвращалось к нему медленно, но неотвратимо, поэтому мутность в глазах сменилась страхом. — Где я?

— У нас в гостях, Эрнест Арсеньевич. Хотим получить объяснения, почему вы приказали нас убить.

— Боже мой, какая чудовищная ложь! — возмутился он. — Что еще вы придумаете? Я всегда знал, Алексей Дмитриевич, что вы меня недолюбливаете, но не до такой же степени, чтобы разбрасываться подобными обвинениями.

— Ваши художества запечатлены на камеру от и до, — невозмутимо продолжил Греков. — С того момента, как вы на нас напали, до того момента, как вы приказали выбросить нас на Изнанку.

— Подлог. Современные технологии еще не то позволяют. Обвинить меня, целителя, в таких неприглядных вещах? Вам никто не поверит. Целители неприкосновенны.

Он расправил плечи, устраиваясь поудобнее. Понял, что пытать его не будут, и расслабился. Это он зря.

— Неприкосновенность с них снял император после того, как ваша бабушка устроила что-то настолько неприглядное, что пришлось ее помещать под стражу. Эрнест Арсентьевич, если мы с вами договоримся и вы признаетесь в преступлениях на камеру, то мы вас отпустим. Ведь вы наверняка действовали не по собственной воле, а по повелению главы Рода.

Греков говорил настолько убедительно, что мне даже показалось: Живетьев согласится перевалить вину на любимую бабушку. Но потом он сообразил, что та такого не простит.

— Не понимаю, о чем вы, — процедил Живетьев. — Вы нарушаете закон, удерживая меня помимо воли. Ваши обвинения лживы от первого до последнего слова.

Он задумчиво потер рукой нос, чувствуя некую неправильность, но без магии оказался не способен понять, что именно случилось. Наверное, я недоисцелил или что-то неправильно сделал, поэтому Живетьеву собственный нос чувствовался не таким, как обычно. Захотелось даже исцелить еще один раз или даже несколько, а перед этим столько же раз сломать. Как говорится, повторение — мать учения.

— Что ж, не хотели по-хорошему, придется с помощью алхимии, — показательно вздохнул Греков. — Она не совсем проверенная, но вы же целитель.

Живетьев возмущенно потряс поднятыми руками, намекая, что его целительским навыкам очень мешают блокираторы. Но Греков воспринял это как сигнал капитуляции, ловко подскочил и со знанием дела влил в допрашиваемого мой коктейль так, что Живетьев не успел ничего понять, как уже все проглотил.

И вот после этого пошел настоящий допрос. Живетьева несло так, что я не успевал запоминать ни события, ни фамилии. Вся надежда была на записи: мою и княжича. Досталось и «любимой бабушке», и «хорошему мальчику Коле», в отцовстве которого Живетьев однозначно признался. Выяснив все по нашему княжеству, Греков перешел на заговор императора против других княжеств, а потом и на заговор уже против императора, по поводу которого Живетьев успел сказать очень и очень много до момента прекращения действия зелий.

Он начал говорить все медленней и осторожней, а закончил вообще фразой: