Маленькие пленники Бухенвальда

— Что это за песня такая?..

Митя запел:

Жил — был король когда-то,
При нем блоха жила.
Милей родного брата
Она ему была. Блоха?
Ха — ха — ха— ха!..

— Вот и все, — сказал певец. — Дальше я забыл. Всего два раза пластинку слышал, разве запомнишь. В общем, блоха жила — жила, потом стала всех кусать. Житья не стало придворным.

— Ну и правильно! — сказал Петька. — Хорошая песня!

Часа три он провел со своим новым другом. Теперь опасность встречи с «зеленым» миновала, и Петька отправился в восьмой блок.

Штубендинст Яков Семенович, или просто дядя Яша, только что закончил уборку флигеля. Петька подошел к бараку и осторожно открыл дверь. Не налететь бы на эсэсовца… Это грозит поркой перед всем лагерем на аппель-плаце[8] или сожжением в крематории.

— Дядя Яша, это я.

— Вижу, вижу, — ласково ответил тот. — Проходи в спальню, спрячься под нары. Я сейчас…

Яков Семенович Гофтман, а по-лагерному Никифоров, был человеком среднего роста, лет тридцати, такой же худой, как все пленники. Только благодаря находчивости Яков Семенович избежал гибели в этом страшном месте. Он обманул бдительных гестаповцев и эсэсовцев, взяв себе русскую фамилию. По национальности он был еврей. Не удайся этот святой обман, давно уже был бы сожжен в крематории Яков Гофтман, известный артист цирка, любимец публики.

Во флигеле, где постоянно дежурил Яков Семенович, было около ста пятидесяти русских детей, от семи до пятнадцати лет. По характеру они были самые различные: тихие, непоседливые, отчаянные, даже буйные. Они стоили штубендинсту больших хлопот, постоянного надзора. Но он любил детей и умел их воспитывать.

С первого же дня знакомства с Петькой Яков Семенович проникся любовью к этому бойкому двенадцатилетнему мальчугану, у которого были озорные, с лукавинкой и какие-то чистые, наивные глаза. Вообще у Петьки было симпатичное, располагающее лицо. Нос и верхняя губа слегка вздернуты… Это придавало ему задорный, задиристый вид.

Яков Семенович видел погоню уголовника с дубинкой. Штубендинст уже считал, что мальчик убит, и теперь, увидев Петьку живого и невредимого, обрадовался, хотя внешне радость эту ничем не проявил.

Штубендинст крикнул своего помощника Володю Холопцева и попросил его постоять у дверей барака, покараулить, чтобы не нагрянул кто — нибудь из начальства.

Володя встал на пост, а Яков Семенович направился в спальню.

— Петя, где ты там! — окликнул мальчика штубендинст.

— Здесь, здесь, дядя Яша, — послышалось из-под нар.

— Не зря тебя Блохой прозвали, — удивился Яков Семенович проворству мальчишки. — В самый дальний угол забрался…

Они сели рядом на нары.

Колодки-то не потерял, когда бежал от «зеленого»?

— Нет, обе целы остались.

— И то хорошо. Ты ведь, кажется, в детдоме вырос?

— Ага.

— А прозвище где приобрел?

— В детдоме же. Когда мы играли в ловички, меня никто не мог поймать. За то, что я такой верткий, меня сначала прозвали Нырком. А потом Блохой. А мне что, пусть зовут. Когда сюда приехал — никому не говорил, что я Блоха, а здесь опять мне это прозвище дали. Совпадение получилось.

— Раз получилось совпадение, — значит, ты и в самом деле Блоха, — улыбнулся Яков Семенович и мягко дотронулся до Петькиного плеча. — Народ никогда не ошибается, запомни это, Петя.

Немного помедлив, штубендинст сказал:

— Ну, сегодня ты от работы отбрыкался. А завтра? Тоже не пойдешь?

— Не пойду.

— И вообще не будешь работать?

Петька задумался. Это вопрос был трудный. Эсэсовцы могут заставить его работать, могут поймать, избить. И он ответил неопределенно:

— В каменоломне не могу я, дядя Яша. Тяжело очень.

— Да, Петенька, тяжело, — покачав головой, сказал штубендинст. — А прятаться все время — сложная задача. Надо бы тебе подыскать работу… Не такую, как в каменоломне…

Яков Семенович смотрел на Петьку и вспоминал своего сына, ученика четвертого класса. Где он сейчас? Может, и ему трудно приходится, как вот этому маленькому пленнику. Сколько тяжести взвалила проклятая война на неокрепшие плечи ребят!

Вслух штубендинст сказал:

— Скоро конец рабочего дня. Спрячься здесь. А завтра что — нибудь придумаем.

Восьмой блок ужинал. Когда похлебка из моркови и брюквы была съедена, ребята, сложив миски на столе, занялись своими делами. Штопали ветхую арестантскую одежду, чинили колодки. А вот один паренек где-то раздобыл серого тряпья и из лоскуточков шьет себе шарф. Открылась целая мастерская.

Самые маленькие узники, семи и восьми лет, сгрудились, словно цыплята, возле дяди Яши и Володи Холопцева, которые попеременно читают вслух интересную книжку. Яков Семенович хитрыми путями раздобыл ее в вещевой камере. Попались сказки Афанасьева. Дети, затаив дыхание, слушают удивительные истории про Ивана — царевича, серого волка, жар — птицу, бабу — ягу…

— Теперь слушайте, ребятишки, новую сказку, — перевернув страницу, говорит дядя Яша. — Называется она «Правда и Кривда». Жили два купца: один кривдой, другой правдой, так все и звали их: одного Кривдою, а другого Правдою.