Маленькие повести о великих художниках

Довольно долго оба собеседника молчали. Мелкий и противный дождь белесой пеленой покрывал вечный город.

Неожиданно Гоголь встрепенулся и посмотрел на Ваню таким взглядом, будто увидел впервые в жизни.

— Вы своих предков знаете? До какого колена? — спросил он.

— Ну… маменька, папенька…

К своему стыду Ваня плохо знал собственную родословную.

— Покопайтесь в своих предках, голуба моя. Наверняка, какого-нибудь Айвазяна откопаете… — заключил Гоголь. — … Переселение душ! «Мистики» и есть абсолютное переселение. Ничего другого. Мой Г. Яновский является моим прадедушкой по материнской линии… Ваш, наверняка, тоже. «Мистики» все на одну колодку.

Честно говоря, ни в какое переселение душ Ваня Айвазовский не верил. Но существование «мистиков» реальный факт. А факты, как известно, упрямая вещь. От них не отмахнешься.

— Самое смешное… — горько усмехнулся Гоголь, — … что я сроду в руках карт не держал… — но увидев недоверчивый взгляд Вани, поспешно добавил, — Разве только так… по мелочи… Вовсе не для денег, а чтобы вечность провести…

Напрасно Николай Васильевич оправдывался. Всему Петербургу было известно, он страстный, картежник и мистификатор.

Собеседники опять долго молчали. Николай Васильевич жестом пригласил официанта, заказал себе еще кофе, а Ване Айвазовскому большую чашку куриного бульона. Что было очень кстати. Наш юный друг, промокнув до костей, находился на грани заболевания.

Великий писатель и начинающий художник сосредоточились каждый на своем напитке. И довольно долго не произносили вслух ни слова. Хотя у обоих было ощущение, будто беседа их продолжается.

— Подозреваю, голуба моя… — опять зачем-то оглянувшись по сторонам, продолжил Николай Васильевич, словно они и не прерывали разговор, — … что и у самого… — Гоголь выразительно потыкал пальцем вверх, — … даже у самого Государя Императора «мистик» есть!

Гоголь поспешно перекрестился. Ваня тоже. За компанию.

— Посудите сами, голуба моя… С одной стороны… умница, знаток искусств, тонкий ценитель музыки… С другой… солдафон, грубиян, ни одной юбки мимо не пропустит… и вообще! Как подобное укладывается в одной личности? — спросил он. И тут же сам себе ответил. — А никак! «Мистик»!.. — Гоголь вздохнул и даже сокрушенно покачал головой. — У всех «мистики». Век такой! А вы, голуба моя, говорите…

Полегчало ли на душе у Вани после откровенной беседы с великим писателем? Да и нет. Согласитесь, маловероятно, что ваша зубная боль утихнет, если вдруг увидите, как другому щеку разнесло. Всем известно, зубную боль каждый обречен переживать в одиночестве. Что ж тут говорить о «мистиках». Каждому свой.

«Господи!» — шептал бедный Ваня, бредя в свою мастерскую на окраине вечного города и поеживаясь от мерзкой погоды. «Скорей бы уж в Россию вернуться! Этот пират Айвазян, как ни верти, человек южный… Может в нашем северном климате угомонится?».

Наивный Ванечка! Коварный и наглый Айвазян и не думал унимать свой пиратский темперамент. Он явно и жить торопился, и чувствовать спешил. Знал, ему отпущено совсем немного.

Но еще долго итальянские газеты с восторгом описывали пьяные дебоши и дикие выходки представителя молодого русского художника.

Петербург встретил юных художников необычайно теплой осенью. Будто по заказу, пора очей очарованья держалась в том году до самого первого снега. Друзья с головой окунулись в работы.

Ваня организовывал свою первую выставку в стенах Академии. Штернберг помогал и хлопотал о продлении своей заграничной стажировке. Дни кружились и мелькали, как листья в Летнем саду.

Первая персональная выставка в стенах родной Академии, это не кот начихал. Ваня Айвазовский волновался до дрожи в коленках. Признание за границей дело хорошее, но признание, (или НЕпризнание!), своих — приговор на всю жизнь.

Но все свершилось самым наилучшим образом. Морские пейзажи, привезенные Ваней из Италии, были одобрены высокой комиссией.

Общественность Петербурга приняла молодого художника. Конечно, на выставке не было того ажиотажа, что сопровождал выставки Брюллова или Иванова. Не было и ярких личностей из поэтических и литературных кругов. Но факт рождения талантливого художника-мариниста признали все. Газетчики писали об этом с откровенной доброжелательностью. Что, честно говоря, не очень-то свойственно газетчикам.

Не преминул сунуть свою ложку дегтя в общую бочку с медом разбойник Айвазян. Уже на следующий день после открытия выставки на базарах (?!) и толкучках появились жалкие, уродливые копии всех Ваниных итальянских пейзажей. Ваня был вне себя! Если бы (не дай Бог!) столкнулся с Айвазяном, разорвал бы на куски. Но пират предпочитал не показываться в зеркале. Словно чувствовал, терпение юного художника лопнуло. Близок финал.

За час до закрытия выставки перед Ваней возник некий субъект. Довольно противной наружности. С бегающими глазками.

— Позвольте представиться! Г. Яновский!

Ваня мгновенно напрягся, весь подобрался.

— Автор скандального «Ревизора». Слышали, небось? — усмехаясь, продолжил субъект.

Ваня Айвазовский вспыхнул, как шведская спичка. Даже ярче.