Маленькие повести о великих писателях

Последние дни Дельвиг чувствовал себя скверно. Лечился, но без всякой пользы. Вялость и апатия, которые все почему-то приписывали обыкновенной лени, в действительности были следствием застарелой болезни сердца.

Но Антон Антонович не терял присутствия духа. Много шутил, много работал. Жаль только вдохновение посещало его теперь все реже и реже. Хотя… по-прежнему, его стихи нельзя было спутать ни с чьими. По-прежнему, каждое из них несло особую, «дельвиговскую» печать. По-прежнему, его «Литературная газета» была нарасхват.

Дельвиг принял юного Гоголя лежа на диване. И сославшись на плохое самочувствие, так и не поднялся с него, кутаясь в халат.

Худой, остроносый юноша со смешливыми, горящими глазами и со странной птичьей фамилией, произвел на Дельвига самое благоприятное впечатление. Невольно вспомнил он себя в молодости.

Беседовали долго. Обо всем. Дельвига покорил неиссякаемый оптимизм и жизнелюбие начинающего автора. А начитанность и глубина суждений по вопросам литературы явилась приятной неожиданностью. Ведь после ознакомления с «Диканькой» у него сложилось устойчивое мнение, будто сей автор значительно старше возрастом.

По завершении встречи Антон Антонович пообещал Гоголю свою поддержку. Заказал сразу несколько статей для «Литературной газеты», и пообещал свести с нужными людьми. С Жуковским и Пушкиным.

Вернувшись в свою каморку, Николай Васильевич подробно отчитался перед Селифаном о знаменательной встрече. Последний отнесся одобрительно.

— Недурно-с! Недурно-с! — задумчиво прошипел он. И его округлые глаза обрели даже какую-то мечтательность.

Но работать в тот день Николай Васильевич уже не мог. Его просто распирало какое-то волшебное чувство. Какое-то особенное…

— Селифан! — начал он вязаться к своему хвостатому единомышленнику. — Давай, того… полетаем, а?

— Как это?! Зачем это?! — недовольно хмурился Селифан.

— Очень просто, — пожимал плечами Гоголь. — Встали оба на подоконник, набрали побольше воздуха и… готово дело, полетели!

— Не в настроении мы, — мрачно отвечал Селифан.

Плохой признак, если Селифан говорил о себе во множественном числе, «мы!». Но Николай Васильевич не отступал.

— Обозрим просторы… Летучих мышей погоняем…

— Летучих мышей не видал я, что ли! — недовольно мотал головой Селифан. — Мальчишество какое-то! Котятничество!

Короче, полетать в тот день так и не случилось.

«Голова у Ивана Ивановича похожа на редьку хвостом вниз, голова у Ивана Никифоровича на редьку хвостом вверх…».

Когда печатался уже второй сборник повестей под названием «Миргород» Николай Васильевич по привычке стремительно вошел в типографию и застал там странную картину.

Наборщики, отложив работу, перебирали только что отпечатанные листы и, тыкая пальцами в отдельные строки, весело смеялись.

Увидев Гоголя, неподвижно застывшего на пороге, наборщики дружно прыснули в кулаки и вернулись к прежним делам. Изредка бросали на него одобрительные взгляды.

На душе у Николая Васильевича стало удивительно светло и радостно. Будто долго бродил по лесу и, наконец, увидел сквозь густые заросли светлую опушку. А за ней поле, дорогу…

Нельзя сказать, после выхода в свет «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Николай Васильевич проснулся знаменитым. Но то, что это случилось всего за несколько дней, безусловно.

Василий Андреевич Жуковский обитал в Шепелевском дворце. Даже получив генеральский чин действительного статского советника, являясь воспитателем цесаревича Александра, Василий Андреевич не перестал быть Поэтом. С большой буквы. Более того, в заботах и трудах он ничуть не утратил главного своего качества. Умению по-детски радоваться новым, молодым талантам.

Трясясь по ухабам в своей карете,/он направлялся в гости к издателю Плетневу/, Жуковский искренне недоумевал:

«Скучно жить на этом свете, господа»? Эта модная в светских кругах фраза раздражала его. Ему никогда не бывало скучно.

В гостиной у издателя Плетнева было чудовищно накурено. Клубы дыма от сигар и трубок уже вытеснили всех дам в другие комнаты. Мужчины расположились вокруг стола зеленого сунна за картами.

Юный Николай Васильевич чувствовал себя абсолютно не в своей тарелке. Забился в самый дальний угол и ни с кем не общался. Из-за фортепиано один только нос торчал.

Хозяин дома, Петр Андреевич Плетнев, несколько раз пытался выудить его оттуда. Предлагал трубку или сигару, рюмку мадеры или мороженого. Или сыграть партию в карты. Гоголь отказывался наотрез.

Не курю, карт сроду в руках не держал, пить мадеру не сделал привычки, а мороженое исключительно для женщин. Внутренне Николай Васильевич был в чудовищном возмущении! Как подобное возможно?!

Заниматься какими-то пустяками — болтовней о водевилях, о партии в бостон, в каком-то поэтическом альманахе, когда вот-вот явится сам Пушкин!

Издатель Плетнев понимающе кивал и отходил к гостям.

Юный Гоголь напряженно ждал. Даже ногти кусал на пальцах.

Пушкин объявился внезапно. Распахнулись двери и на пороге возникли двое, весело хохотавших, мужчин. Это были Жуковский и Пушкин.