Маленькие повести о великих писателях

Написался «Ревизор» фантастически быстро. В каких-то полтора месяца. В нем просто пульсировала энергия, заложенная в сюжет еще самим Пушкиным. К тому добавилась наблюдательность и фантазия Николая Васильевича. Да и кот Селифан вложил в общее предприятие долю своего жизненного опыта и проницательности.

Короче, пьеса в пяти актах написалась почти сама собой.

Читка «Ревизора» в Александрийском театре была обставлена по всем правилам. Автор на сцене, за столиком, в партере труппа, многочисленные приглашенные. Вокруг горящие свечи, все как подобает.

В первых рядах партера сидела уже другая «великая» троица. Ведущий актер господин Сосницкий. Незаурядная во всех отношениях актриса Асенкова. И все тот же инспектор сцены Храповицкий.

Надо ли уточнять, читал Николай Васильевич всегда превосходно. Если не сказать, восхитительно. В полной мере раскрывал все свои актерские таланты.

Едва начав читать, он сам, как бы, вовсе исчезал, растворялся в воздухе. И слушателям с первых фраз являлись такие типы и характеры, которых вовек не забудешь.

Незаурядная Асенкова всю читку растеряно хлопала глазами. Поскольку мысленно примеривала на себя, то бежевое платье Марьи Антоновны, то палевое Анны Андреевны. И никак не могла решить — какое ей больше к лицу. В ее возрасте. Потому смеялась она своим «знаменитым колокольчиком» всегда некстати. И невпопад.

Храповицкий, отчетливо помня первую встречу с автором, хмурился и похохатывал тоже не в тех местах, в которых следует.

Один Сосницкий был вполне доволен происходящим. Ему предстояло явить публике самого Городничего, и потому преувеличенных восторгов его не было абсолютно никакого предела.

Остальная труппа смеялась просто в свое удовольствие.

Закончив читать, Николай Васильевич вышел на авансцену и под бурные аплодисменты низко поклонился. Затем, бросив в зал быстрый взгляд, неожиданно встал в позу Городничего из немой сцены.

Так и стоял он посредине в виде столба с распростертыми руками и запрокинутою назад головою.

Аплодисментам не было конца.

С первых же репетиций по Петербургу поползли угрожающие слухи. Будто актеры поголовно недовольны пьесой и не знают, с какого бока к ней подступиться, поскольку все прежние навыки и приемы не подходят. Будто, с литературной точки зрения пьеса тоже не выдерживает никакой критики. Слишком все приземлено и обыденно. Никакой поэзии и полета фантазии. Будто, власти категорически не одобряют.

И будто бы сам Государь Император, ознакомившись с ней, высказал решительное неприятие!

Словом, будущий спектакль висел буквально на одном тонком волоске. Состоится ли премьера, нет ли, один Бог ведал.

Ночами Николаю Васильевичу снился только Государь Император. Грозно сверкая очами он, не менее грозным голосом требовал!

— А подать сюда этого самого… Гоголя-Яновского!!!

Николай Васильевич просыпался в холодном ноту.

Спас положение Селифан. Мы порой явно недооцениваем благородство и неограниченные возможности наших друзей и близких. В особенности братьев наших меньших.

Выслушав все страхи и сомнения Николая Васильевича, Селифан озабоченно фыркнул и пообещал навести справки. Мол, в императорском окружении у него есть кое-какие связи.

Основательно приведя себя в порядок, Селифан ушел в ночь.

Вернулся Селифан под утро. Промокший и продрогший, но хвост его победительно торчал вертикально вверх. И прямо на пороге, не мешкая, сообщил. Мол, ничего подобного! Сам Государь Император положительно отнесся к «Ревизору». И даже отметил, что многим будет полезно посмотреть на себя со стороны. Тому есть конкретные свидетельницы.

У Николая Васильевича отлегло от сердца.

Спектакль стал незаурядным событием в Петербурге. Да что там, Петербург! Подобные премьеры бывают раз в столетие. Уже на следующий день по всей России письмами разлетались крылатые фразы!

— Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!

— Сама… сама себя высекла!

— А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!!!

В партере в глазах рябило от обилия орденов и звезд. Туалеты и прически светских дам яркостью и фантазией затмевали все картинки из модных парижских журналов. А запахи… От вееров волнами по партеру так и наплывали «все ароматы Аравии»…

Из одного только перечисления знаменитостей вполне можно было составить увесистый том. Крылов, Вяземский, Анненков, Издатель Плетнев, композитор Глинка…

Галерка до отказа была забита молодежью, Студенты, гимназисты, девушки швеи и гувернантки, ремесленники и чиновники. В группе студентов Академии художеств можно было разглядеть Ваню Айвазовского. А среди стайки студентов Университета Ваню Тургенева.

Разумеется, внимание всей публики было направлено на императорскую ложу. За государевым креслом, рядом с наследником стоял Жуковский. В кресле сидел сам Государь Император Николай I.

С первых же сцен публика в зале разделилась на противостоящие группы. Резкое неприятие одних и откровенный восторг других создали особую атмосферу. В антракте в вестибюле слышались реплики:

— Безобразие! Клевета! Запретить! Наказать!

— Браво, Гоголь! Виват, Николай Васильевич!