После кофе Вита заявила, что устала и хочет пойти спать. Мы с Ролло тут же вскочили со своих мест, словно вспомнив, что опаздываем на другую встречу. Долли оставалась ночевать, и я ушла, так и не сыграв в бридж; кроме того, никто не заикнулся о приглашении на ужин в следующую пятницу. Может, после стольких пятниц подряд еженедельные ужины уже стали чем-то настолько обыкновенным, что официального приглашения не требовалось? Или этот был все-таки последним? В «Дамском этикете» Эдит рекомендовала реагировать на «забытые» приглашения
Тем вечером и на следующий день я прокручивала в голове все наши разговоры, но единственными словами, которые вызвали всеобщее недовольство, было мое заявление, что Долли нельзя работать на реновации «Лейквью» и ездить в Лондон. Размышляя об этом позже, я так и не смогла объяснить, почему запретила, разве что из-за непонимания, почему эти поездки от меня утаили, хотя после них мы вместе ужинали и все со мной разговаривали. Я рассудила, что Долли не была моей собственностью, проводила время с бабушкой и с дедушкой, с подругами и отцом. Если ей хотелось расширить круг общения и включить в него Виту и Ролло, посмотреть, как работают люди, не моя ли задача – ее поддержать и поощрить в этом желании? Я чувствовала себя точно как в детстве, до того, как перестала ходить гуськом за Долорес. Что-то похожее металось и царапалось у меня внутри, когда сестра впервые стала прокрадываться домой в темноте.
Моя сестра была еще младше Долли, когда начала возвращаться домой ранним утром, бесшумно ступая по устланным ковролином ступенькам и проходя мимо двери моей комнаты. Пахло от нее чем-то незнакомым; запах был не ее. Через некоторое время я даже не осмеливалась посмотреть на нее с кровати; не хотелось видеть ни выражение ее лица, ни ее растрепанный вид. Не хотелось думать, где она побывала и с кем. Если бы я об этом думала, трепыхавшаяся в моей груди тревога поглотила бы меня целиком.
Когда меня будил нервный смешок сестры, споткнувшейся о порог, я не позволяла себе о ней думать. Я брала свою книжку с итальянскими сказками и в темноте прижимала к груди, вспоминая различные ритуалы юга Италии. Я шептала про себя все то, что было написано на этих страницах, и мысленным взглядом рисовала черно-белые картинки, которые помнила даже лучше реальных событий своей жизни. Я пыталась затеряться среди обычаев и ритуалов итальянских деревень, среди людей, крепко державшихся за свои верования. Люди в моей жизни вели себя непредсказуемо и странно, зато воображаемая итальянская деревня отличалась полной предсказуемостью, и за это я любила ее всем сердцем. Я берегла свою книгу как самое дорогое сокровище, потому что в ней жили они, мои итальянцы; они были моей родней, и я чувствовала, что мое настоящее место там, среди них, в то время как мое реальное существование – призрачный сон. Эдит критично взирала на меня со страниц книги по этикету, указывая на мои регулярные оплошности, но книга итальянских сказок стала моим убежищем от реального мира – шумного, яркого, неодобрительного. Она ничего от меня не требовала, но содержала ответы на все мои вопросы и дарила покой, которого я не находила больше нигде.
Я мечтала вырасти и стать добропорядочной жительницей далекого Салерно, Палермо или любого другого места на Сицилии, куда меня бы приняли. Слушая, как Долорес кралась по спящему дому, я надеялась, что так все и сложится. Мы никогда не упоминали ее ночные похождения и сладкий запах алкоголя, тянувшийся за ней по дому, но однажды я призналась, как мне хотелось бы очутиться среди жителей деревушки на юге Италии.
– Хочешь в Италию? – ответила Долорес. – Да я тебя сама туда отвезу, когда закончишь школу. Остался всего год. А когда вернемся, сниму нам квартиру. Будем жить вдвоем. По пятницам заказывать на дом еду. У нас будет сидр в холодильнике, и я устрою тебя к себе в контору.