Маленькие собаки тоже любят Бога. Рассказы

Иногда его хвост слабо двигался по железному столу в знак согласия и благодарности… Макс уехал из Светлозёрска в три года, и прекрасно помнил его густые леса и поляны, где мы часто собирали грибы или просто валялись в траве.

Потом была безумная ночь дома, когда я через толстые шприцы вливал Максу в пасть обеззараживающий гель, куриный бульон с протёртой курицей, вливал питьевую воду… Всё делал так, как наказал доктор, но почему-то ловил себя на мысли, что стою над слабеньким телом Макса, как гестаповец в камере пыток над невинным ребёнком: в его взгляде была и мольба, и усталость… Он будто бы знал, что я уже ничем не помогу, он словно просил оставить его в покое…

У меня тряслись руки, я не желал сдаваться, я перепачкал гелем и куриным бульоном себя, Макса, простыни…

За окном послышались шумные голоса мальчишек - Макс тут же поднял голову и навострил уши. О чём он думал? Вспоминал, как гоняет с ребятнёй мячи-попрыгуньчики по парку, вызывая восхищённые крики и радостный шум?..

«Слава богу, - подумал я, - значит, дело пойдёт на поправку».

Со спокойным сердцем я улёгся на пол, рядом с диваном, где лежало моё бесценное существо, включил тихо радио на планшете и незаметно для себя уснул.

Потом я много раз задавал себе вопрос, почему не почувствовал тогда приближение смерти? Может быть, Высшие силы внушили мне надежду и успокоенность специально, чтобы я не терзал уставшую собачью душу и дал тихо покинуть этот мир?..

Я резко проснулся где-то пол третьего ночи, и мгновенно протянул руку к Максу - его лапки уже были холодные и затвердели!.. Из маленького тела неслышно утекало ещё остававшееся тепло, что-то безвозвратно ускользало через мои ладони…

Всё это длилось буквально одно мгновение - я подскочил как ошпаренный!

Дальше я действовал с механической быстротой и тупостью: завернул Макса в простыни, на которых тот лежал, собрал в доме все игрушки, мячики, заводного мишку с новогодней песенкой, все его поводки и ошейники, положил туда же его цветную подстилку из поролона, все его миски, собачьи консервы из холодильника - всё, что имело хотя бы малейшее отношение к Максу. Всё это вместе с маленьким одеревеневшим тельцем я засунул в огромный пакет La Moda, оставшийся от жены, положил на заднее сиденье своего авто и поехал в парк. Там в сумерках я топором вырубил что-то наподобие могилы глубиной сантиметров сорок, положил туда пакет и присыпал землёй. На дереве я сделал две зарубки, чтобы не забыть место. На всё это, начиная с моего пробуждения, ушло не больше тридцати минут!

Куда я торопился? - не могу понять!..

В парк я поехал не колеблясь. Почему? Потому что Макс обожал живой шелестящий лес. Я схоронил его среди деревьев. Мы частенько гуляли здесь. Когда жена была рядом, мы любили всей семьёй болтаться по этому парку в выходные. Брали с собой еду, газировку. Макс бегал за мячиком или палкой… О тех днях остались трепетные воспоминания, словно об ушедшем детстве.

Прожив три года в Махачкале, жена не выдержала непривычного климата, убогую растительность и вернулась в Светлозёрск.

Возле Махачкалы не найдёшь леса, в лучшем случае узловатые искорёженные низкие деревца на склонах, кругом горы да степь, или бесконечное море, часто мутное, с песком из раздробленных ракушек и длинными плоскими водорослями.

Парк был единственным местом, где собачья душа Макса могла бы чувствовать себя вольготно. Казалось, она до сих пор витает где-то рядом…

На третий или четвёртый день после смерти - не помню точно - мне приснился Макс: стоит он на каком-то возвышении, вокруг редкая пелена тумана, а глаза его с глубокой тоской и испугом вопрошают меня: «Хозяин, что со мной случилось, что это?..» Я взглянул на собачий живот - и ужаснулся! Вместо живота торчали рёбра, окутанные кое-где клочками шерсти; и сквозь эти клочки я заметил маленькое собачье сердце, которое уже не билось, и лишь чудом держалось внутри этих рёбер, ненужное и тихое…

Во сне я чуть не задохнулся от неземной жалости и боли, которые разрывали душу! Я вскочил с постели, наскоро ополоснул лицо и побежал в парк, где была «норка» Макса - язык не поворачивался назвать это могилой.

Чем я мог ему помочь? Что было в моих силах?.. Я не знал ответа на вопросы, моя душа рвалась другу на помощь, поступки не имели никакой земной логики, я даже не задумывался, что я делаю - это был внутренний порыв, иррациональный и мгновенный.

Раннее утреннее солнышко пробивалось сквозь радостную листву; на свежем холмике, кое-где зацепившись за комья земли, ворочались шапки тополиного пуха; где-то над головой шумно крикнула ворона, поздравляя округу с новым днём; издалека вороне ответили и снова всё умолкло; утро было на редкость тихим и ясным…

Помню, как стоял около земляного холмика и бормотал что-то успокоительное, то ли себе, то ли Максу…