Маленький Большой человек

— Лавендер, а, Лавендер! А ты встречал кого-нибудь из этой своей родни, ну, что потомки того, знаменитого, который путешествовал с Кларком и Льюисом?

— Нет, — вздохнул Лавендер, — никого. Ни одного человека, о ком можно было бы сказать с уверенностью — да, это он. Правда, среди Лакотов попадаются смуглые, очень смуглые лица, но откуда они взялись, как их разберешь! Да и не в этом дело. Я ведь толком-то даже и не искал а как попал в племя, так, как бы это сказать… в нём и нашёл всю родню, какая мне была нужна. Да ты ведь и сам знаешь: чужаков они — кто любит, кто не любит, но нет в их сердцах ненависти, ненависть они берегут для врага.

Лавендер откинул одеяло пошире. Презрев дым и чад от нашей трубки, в шалаше радостно завыли комары. Похоже было на то, что сидя на ветках, они всю жизнь только и дожидались, пока мы появимся у них под кустом, чтоб утолить их сосущую жажду до следующей великой оказии. Пыхнув трубкой ещё два раза я ощутил зуд во всех сколько-нибудь уязвимых участках тела.

— Да-а, грызутся, — хлопнув себя по лбу, отметил я. — Вот и эти… такие же.

Говоря об «этих», я имел в виду уже не комаров. Но Лавендер понял меня с полуслова.

— Да-а, — кивнул он, — ты бы слышал, как они честят Кастера — слова такие, будто он всем и каждому самый что ни на есть кровный враг! Ну, разве вождь и племя не одно и то же? И разве во главе племени может стоять кровный враг? Джек, они его ненавидят, ненавидят и презирают одновременно, и не только его одного. Здесь каждый ненавидит каждого и все презирают всех, и все… с этим смирились. Возьми вот Рино: ну, какой мужчина потерпит, чтоб ему безнаказанно дали пощечину? А в Линкольне, в офицерском клубе, капитан Бентин отвесил ему такую оплеуху, что весь клуб вздрогнул — и ничего… А Бентин? Письмо в газеты написал — про Уошито, очень плохое письмо, очень Кастера обидел. Кастер хотел его плеткой отстегать, а капитан — за пистолет: «Попробуй!» — говорит. Но Кастер уже передумал и пробовать не стал.

Лавендер осуждающе покачал головой — то ли в адрес Кастера, то ли в адрес Бентина.

— Я тебе про Бентина вот что скажу, — добавил он спустя затяжку, — ты-то, может, и не знаешь, но сам он из южан, а как началась война, он — единственный из всей семьи! — переметнулся к янки, под полосатый флаг, и тогда старый Бентин горько пожалел о том, что породил такое чудовище — предателя, и проклял его, и попросил у небес, чтобы младшего Бентина убили в первом же бою! Но в первом же бою Бентина не убили, а как подвернулась возможность, он сам попросил какого-то большого генерала, и старого Бентина упекли в федеральную тюрьму — до самого конца войны! Вот ведь как — родного отца! — в тюрьму засадил…

— А моего отца убили Шайены, — зачем-то признался я. — Его убили, а меня вот — вырастили и воспитали, как родного сына…

— А я своего даже ни разу и не видел, — сказал Лавендер. — Хозяин продал его, когда меня ещё и на свете не было…

— …А я… — и тут, повинуясь какому-то безотчетному чувству, я рассказал ему всю свою жизнь: про Олгу и Гэса; про Солнечный Свет и Утреннюю Звезду; про Бешеного Билла и Амелию; про то, как оно вышло у меня в Денвере, и про то, что случилось на Уошито.

— Да-а-а, — сочувственно вздохнул Лавендер после того, как я умолк, — никогда бы не подумал, что быть белым, оказывается, тоже непросто.

— А это смотря какой белый! — ограничил я сферу его сочувствия. — Ты вон погляди на Кастера — ему родных разыскивать не надо, он их всех за собой в поход тащит!

— Что ж, можно сказать и так, — опять же вздохнул Лавендер, но вздох у него при этом какой-то такой двусмысленный…

— А тебе что, его жалко, что ли? — спрашиваю я напрямик.

Лавендер начинает выбивать трубку, потом ещё долго ковыряет золу и, наконец, снова вздыхает: «Да, жалко — не жалко, а ничего плохого он мне не сделал. Он, понимаешь ли, всегда относился ко мне как к ЧЕЛОВЕКУ. А что до тебя, Джек, то ты не забывай, пожалуйста, что он ведь солдат…»

— …А солдаты убивают, — продолжил я за него.

— …И умирают… — продолжил он за меня. — И если дойдет до смерти, то уж кто-кто, а Кастер сумеет умереть достойно.

С этими словами он спрятал трубку в кожаную суму (тоже индейское наследство) и поставил в нашем разговоре точку: «Джек, а ты… эта… завещание мне написать не сможешь?»

* * *