Маленький Большой Человек

Услышав эту новость, кучер с облегчением вздохнул, да и мне тоже полегчало на душе: ведь на последней станции он ни о чем другом не говорил, а только о возможности налета враждебно настроенных индейцев, тогда как Олга, которая мало понимала, когда о чем угодно говорили, но услышав упоминание об индейцах, сразу начинала ерзать, буквально не находя себе место.

– Ты слышала? – спросил я и похлопал её по руке, которая, возможно, и не была такой нежной, как у миссис Пендрейк, но зато принадлежала мне.

А она поднесла крошку Гэса к окну и сказала:

– Смотреть, красифый лошадка!

Она имела в виду скорее всего не лошадь лейтенанта, а исполинского жеребца во главе кавалерийской колонны ярдах в пятидесяти от нас. На этом гигантском звере восседал сам полковник Чивингтон – я его раньше видел в Денвере. Я даже как-то обменялся с ним рукопожатием, и потом весь остаток дня в память об этом сильно ныла рука. Боже, до чего же он был здоровенный! Особенно огромной была его грудь колесом, хотя и одна его голова была никак не меньше всего Гэса.

Он заметил, что мы глядим на него, и застыл в седле как каменная статуя, потом отдал честь ручищей-колуном и прокричал громовым голосом проповедника:

– Ну и задали же мы жару этим чертякам!

Потом войска пошли дальше на запад, а мы продолжили свой путь в восточном направлении, и, по-моему, где-то через час пути от того места, где встретили полковника – мы как раз переехали вброд обмелевшую речонку и выползали на противоположный высокий берег, и я поддерживал Гэса, высунувшегося из окна, чтобы посмотреть как с задних колес стекает и капает вода – я услышал, как ойкнула Олга, обернулся и увидел, что её розовое личико побелело как мел и почернели голубые как небо глаза.

Тогда я взглянул вперёд: с северной стороны на обрыве, маячило примерно с полсотни всадников. Индейцы! И не было необходимости мне объяснять, я сразу догадался, что это Шайены. Маленький Гэс тоже их заметил и тотчас радостно залепетал и захлопал в крошечные ладошки, а когда я передал его в материнские руки, индейцы поскакали на нас.

Ну, вскоре мы забрались на гребень берегового склона и дальше дорога шла уже прерией среди холмов, вот мы и рванули во весь опор. Был ясный зимний день – холодный ветер прорывался сквозь боковые шторки' Я достал свой пистолет, но расстояние было ещё слишком велико. Однако ехавший на крыше дилижанса идиот-охранник сразу же от страху наделал полные штаны и начал из своего дробовика палить неразумно и понапрасну – ведь оно до ближайшего индейца было никак не меньше, чем с четверть мили. Когда же, наконец, они приблизились настолько, что в самый раз было остановить их на почтительном расстоянии, у него кончились патроны!

Ну, этот дробовик если на что и годился, так только чтобы отпугивать, потому как попасть из ружья или револьвера можно было только случайно – дилижанс так швыряло из стороны в сторону, так трясло, да и цель тоже не стояла на месте. Это всё равно, что если бы бросать горошинку в прыгающего кузнечика, и самому при этом нестись во весь дух. Хорошо только, что и индейцам оказалось не легче попасть в кого-нибудь в дилижансе. Так что пока мы продолжали катить, далеко не все ещё было потеряно. И хоть лошади наши подустали, но, с другой стороны, это само по себе означало, что следующая станция, где мы могли их сменить, была милях в пяти-шести.

Но я ещё не представил наших спутников. Их было трое. Один – коммивояжёр – Живчик, который ехал с нами от Колорадо-Сити и всё время пытался всучить свои товары. На крыше дилижанса был привязан его сундук, но на коленях он держал небольшой чемоданчик, и просто диву даешься, какое невероятное количество барахла он из него извлекал! Потом был ещё владелец ранчо, крепко сбитый такой детина лет под пятьдесят. Тот без конца пытался завязать разговор про победу Чивингтона и о том, «на самом ли деле разрешила она индейский вопрос». И, наконец, на последней станции к нам сел какой-то угрюмый и злобного вида попутчик. Не сказав никому ни слова, он выпихнул коммивояжёра из дальнего правого угла и плюхнулся туда сам, после чего только поправил на поясе рукоятку своего большого «Кольта», чтобы мгновенно можно было его выхватить, если только кто-нибудь вздумает дохнуть в его сторону. Клянусь, я бы не потерпел такого обращения от этого сукиного сына, но меня он не трогал, так что я не стал ничего предпринимать, к тому же этот коммивояжёр мне никто: ни брат, и ни сват.