Маленький человек

— Лютый застрелил Могилу на глазах десятка свидетелей! Я сам занимался расследованием, арест Каримова — просто безумие! — запустив пятерню в шевелюру, распинался следователь.

Но журналист, потеряв интерес быстрее, чем Пичугин договорил, поспешил дальше, поправляя на плече сумку с фотоаппаратом.

На столбах и досках объявлений ещё висели выцветшие портреты Лютого, а на всех углах говорили о Каримове, складывая из полицейской хроники и подслушанных сплетен историю серийного убийцы. Новый начальник полиции, щурясь от вспышек, рассказал её журналистам, выставившим диктофоны, словно пистолеты.

— Каримов был своенравным и упрямым, на бандитов смотрел как на шпану, а кому это понравится? — откинувшись на спинку стула, он почувствовал себя уверенней и заговорил, как по писаному. — Сам Каримов мало чем отличался от Могилы, ну, разве что дорогим костюмом и яркой внешностью. А внутри — бандит бандитом.

— И что же произошло в тот вечер? — нетерпеливо спросил узкоплечий репортёр, облизнув губы.

— Могила дремал на летней веранде «Трёх лимонов». Он проводил вечера в баре, и все знали, где его искать. Каримов подъехал на машине, вышел с охраной — он без неё нигде не появлялся, — пояснил полицейский.

— У них были какие-то разногласия?

— Да, из-за поборов, которыми Могила обложил фабрику. Он был парень не промах, готов был с Бога брать мзду, а чёрта «крышевать», ничем не гнушался и ничего не боялся. Кто-то живёт по уголовным законам, кто-то — по воровским, а Каримов жил по своим и не хотел подчиняться бандиту. Он поставил Могиле ультиматум. Тот ответил плевком. Завязался спор, и в ответ на угрозы Могила, щёлкнув пальцами, потребовал принести ружьё.

— Чтобы припугнуть Каримова? — щёлкнул пальцами журналист, как будто повторяя жест Могилы.

Начальник полиции поморщился, пожав плечами:

— Его подручный, Саам, принёс двустволку, и Могила дал ружьё Каримову. Мол, или ты меня, или я тебя. Хотел в глупое положение поставить, посмеяться. А кто бы стал стрелять? Но Каримов — парень не промах, выстрелил прямо у всех на глазах.

На следующий день историю серийного убийцы можно было прочитать во всех местных газетах и услышать в каждом разговоре. Изучая её, как бельё на просвет, каждый находил своё свидетельство, вытаскивая из памяти, как шпильку из волос, случайно увиденную картину, обронённое слово или встречу, подтверждающую то, о чём писали репортёры.

— А этому Лютому была уготована роль козла отпущения! — подняв вверх палец, сказал толстяк, которого обступили любопытные слушатели.

— Все мы козлы отпущения, — скривился сизый пропойца с перебитым носом. — У собственной судьбы!

В пивной яблоку негде было упасть, официантка, раскрасневшаяся от духоты, обмахивалась свёрнутой газетой, а посетители ходили от столика к столику, перебивая друг друга и врываясь в чужую беседу, как грабитель в квартиру. Было шумно, все спорили, кричали и размахивали руками, словно ветряные мельницы, никто никого не слушал, но все друг друга слышали, потому что обсуждали то, о чём в последнее время говорили во всех концах города.

— А говорили, дочка у него красивая.

— Не красивая, а гулящая!

— Это одно и то же! Спуталась с Антоновым, а отец пришёл в «Три лимона» отношения выяснять. Каримов застрелил Могилу и, как ни в чём не бывало, сел в машину и уехал. А охрана отпечатки пальцев стёрла, свидетелей обработала.

— Да это бред! — едва не опрокинув кружку, махнул рукой пьяница с сизым носом. — Бред и всё! — он помялся, пытаясь найти слова, но, сплюнув, только ещё раз повторил: — Бред, не может такого быть!

— У нас всё может быть! — зашикал на него толстяк. — Помните, как свет отключили? У меня сосед мать свою, как курицу, выпотрошил, а потом говорил, что всю жизнь мечтал это сделать, да рука не поднималась. Говорил, она из него жилы тянула, его жизнь проживала, так что сама два раза жила, а он — ни разу. Посадили на двадцать лет! А ведь приличный был человек, учитель географии.

Пичугин стоял за стойкой в углу и, потягивая пиво, заедал его разговорами, поворачиваясь то к одному столику, то к другому.

— А Лютому ничего не оставалось, как в бега пуститься, — продолжил толстяк, смочив горло.

— А что ж Саам? — обсуждали двое долговязых мужчин, согнувшихся над столиком, как колодезные журавли. — Как он такое стерпел?

— Да он и рад был, Могила был без тормозов, все устали от его своеволия! С другой стороны, по их понятиям, это считалось предательством, вот и вспыхнули разборки, как в лихие времена.

— Говорят, несколько человек пропали.

— А перестрелки? У нас каждую ночь было слышно, как стреляли! — обернувшись, присоединился к разговору мужчина из-за соседнего столика.

— Да, в воздухе запахло порохом, — согласились долговязые, дружно закивав.

— Требенько, пишут, первым не вытерпел, решил вмешаться. Он с бандитами был белыми нитками шит, ему больше всех хотелось, чтоб всё было тихо-мирно.

— При чём тут Каримов? Это Саам его убрал! — перебил пропойца с перебитым носом. — Начальника вспомните, кто его до полусмерти забил?!