Маленькій іоганнесъ

Іоганнесу также хотѣлось подняться и летѣть туда съ нимъ, какъ бывало прежде и какъ случалось еще иногда во снѣ. Но земля притягивала его ноги, его шаги ступали по прежнему тяжело по травянистой землѣ. Съ трудомъ онъ выискивалъ дорогу между кустами, которые, царапая, задѣвали его за платье, а вѣтви хлестали по лицу. Задыхаясь и спотыкаясь, карабкался онъ на покрытые мхомъ склоны дюнъ. Но онъ все-таки шелъ и шелъ, не спуская глазъ съ сіяющаго Виндекинда и съ того, что блестѣло въ его поднятой кверху рукѣ.

Наконецъ, онъ добрался до средины дюнъ. Въ долинахъ цвѣли розы и тысячи желтыхъ чашечекъ тянулись въ солнцу. Цвѣло много и другихъ цвѣтовъ, свѣтло-голубыхъ, желтыхъ и пурпурныхъ; знойный жаръ стоялъ въ маленькихъ долинахъ и нѣжилъ пахучія травы. Сильные смоляные запахи наполняли воздухъ. Идя все дальше, Іоганнесъ вдыхалъ ихъ ароматъ, запахъ тиміана и сухого оленьяго мха, мягко подававшагося подъ его ногами. Было волшебно хорошо.

Какъ было бы хорошо, и какъ бы онъ былъ счастливъ, еслибъ онъ только былъ вмѣстѣ съ Виндекиндомъ!

Онъ замѣтилъ около чуднаго видѣнія, за которымъ стремился, порхающихъ пестрыхъ бабочекъ: маленькихъ, красныхъ, черныхъ, бойкихъ, съ шелковистыми небесно-голубыми крылышками. Надъ его головой жужжали золотые жуки, живущіе на дикихъ розахъ; толстые шмели кружились и гудѣли въ опаленной травѣ.

А этотъ Виндекиндъ летѣлъ все дальше и дальше. Іоганнесъ долженъ былъ спѣшить за нимъ едва переводя духъ. Крупный репейникъ царапалъ его; онъ съ трудомъ карабкался на песчаные холмы; острая трава врѣзалась ему въ пальцы. Онъ пробрался черезъ низкій березовый лѣсокъ, гдѣ трава ему была по колѣни; водяныя птицы поднимались съ небольшихъ стоячихъ водъ, блестѣвшихъ между кустарниками. Запахъ бѣлыхъ цвѣтовъ густого боярышника смѣшивался съ запахомъ березы и мяты, роскошно разросшейся на болотистой почвѣ.

Вотъ, кончился лѣсъ, а съ нимъ и зелень, пестрые цвѣты, и среди блѣдной и жидкой травы дюнъ виднѣлся лишь одинъ блѣдножелтый репейникъ.

На вершинѣ послѣдняго ряда дюнъ Іоганнесъ снова увидѣлъ обликъ Виндекинда. Въ поднятой рукѣ по прежнему что-то ослѣпительно блестѣло. Могучій, немолчный гулъ доносился, таинственно маня съ той стороны, вмѣстѣ со свѣжимъ вѣтеркомъ. То былъ шумъ моря. Іоганнесъ чувствовалъ, что оно здѣсь близко, и медленно взбирался на послѣдній холмъ. Тамъ онъ опустился на колѣни и окинулъ взоромъ необъятное море.

Золотые лучи залили его всего своимъ свѣтомъ. Вечерніе облака столпились какъ бы для проводовъ дневного свѣтила. Они окружали опускавшееся солнце кольцомъ огромныхъ раскаленныхъ до-красна скалъ. По морю разстилался широкій огненный, пылающій, лучезарный путь, который велъ во входу далекаго неба.

За солнцемъ, куда глазъ едва могъ проникнуть, въ глубинѣ свѣтового грота, переливались нѣжные, голубые и свѣтло-красные цвѣта. По всему широкому небосклону блестѣли огненные языки и яркія полосы, переходившія то въ отдѣльныя кровавыя пятна, то въ блѣдныя линіи потухавшаго огня.

Іоганнесъ ждалъ, пока солнечный дискъ не коснулся конечной точки огненной полосы, которая вела въ нему.

Тогда онъ посмотрѣлъ внизъ и увидѣлъ въ самомъ началѣ пути свѣтлый образъ, за которымъ онъ слѣдовалъ. Небольшое судно, блестящее и прозрачное, какъ кристаллъ, плавно колыхалось на широкой огненной полосѣ. На одной сторонѣ лодки стоялъ стройный образъ Виндекинда, державшій въ рукѣ все тотъ же ярко-блестящій предметъ. На другомъ концѣ Іоганнесъ узналъ мрачнаго Гейна.

— Виндекиндъ! Виндекиндъ! — воскликнулъ Іоганнесъ.

Приближаясь въ чудесной лодкѣ, онъ взглянулъ на далекій, конечный край пути. Вдругъ отъ свѣтлой поверхности, окруженной огненными облавами, отдѣлилась темная фигура. Она становилась все больше и больше. Медленно приближался этотъ человѣкъ, спокойно шедшій по волновавшимся подъ его ногами огненнымъ водамъ.

Красноватыя, пылающія волны поднимались и опускались подъ его ногами, а онъ все приближался тихо и величественно.

Это былъ человѣкъ; его лицо было блѣдно, а глаза глубоки и темны, такъ глубоки, какъ глаза Виндекинда, но въ его взглядѣ было безконечно много той нѣжности и грусти, какихъ Іоганнесъ еще не видѣлъ ни въ однихъ глазахъ.

— Кто ты? — спросилъ Іоганнесъ. — Ты человѣкъ?

— Я — болѣе, чѣмъ человѣкъ!

— Кто же ты, наконецъ? — опять спросилъ Іоганнесъ.

— Не называй мнѣ никакихъ великихъ именъ, — сказалъ онъ въ отвѣтъ; — когда-то они были чисты и святы, какъ священническія одежды, и драгоцѣнны, какъ питательныя зерна; но они сдѣлались шутовской одеждой глупцовъ. Не называй ихъ, потому что смыслъ ихъ утраченъ, чистота ихъ сдѣлалась предметомъ насмѣшки. Кто хочетъ меня узнать, тотъ долженъ забыть тѣ имена и прислушаться къ себѣ самому.

— Я тебя узналъ, я тебя узналъ! — воскликнулъ Іоганнесъ.

— Да, это я былъ въ тебѣ, когда ты плакалъ о людяхъ, хотя ты не понималъ своихъ слезъ. Это былъ я, который вселилъ въ твою душу любовь, и которую ты тоже не могъ понять. Я былъ съ тобой, и ты меня не видѣлъ; я трогалъ струны твоей души, и ты меня не узнавалъ.

— Почему же я увидѣлъ тебя только теперь?