Маленький оборвыш

И вот я ждал, держа гнедую под уздцы. Дождь лил как из ведра и промачивал меня до костей, потому что теперь попоной была покрыта лошадь. Я ничего не видел перед собой, кроме неясных очертаний маленьких сероватых фигур на кладбище и большего серого очерка колокольни; я ничего не слышал, кроме шума дождя, барабанившего по листьям деревьев, по доскам телеги и по грубой попоне, накинутой на спину лошади. Не весело мне было стоять в такую погоду одному, в полночь, среди непроглядной тьмы, у ворот кладбища, но я утешал себя мыслью, что это продолжится не долго: они скоро вернутся с сажей, я получу свою шестипенсовую монету, лошадь во весь дух побежит назад домой, я заберусь в свою теплую постель, и мне будет очень весело вспоминать обо всем этом.

На часах пробило четверть первого. Значит, прошла только половина времени, назначенного мне мистером Бельчером. Я начал чувствовать беспокойство. Ведь привидения не существуют на самом деле, это все бабьи сказки, а между тем мне становилось как-то жутко на сердце, и я беспрестанно поглаживал лошадь, чтобы услышать хоть её ржанье. Вот на часах пробило половина первого.

— Теперь все кончено, — подумал я — через минуту они вернутся.

И минуту, две, три, четыре, глаза мои были устремлены на церковную дорожку, в надежде увидеть Неда Перкса с мешком сажи. Но он не приходил, никто не приходил, ничего не было видно. У меня начали стучать зубы и меня охватило прежнее чувство робости. Я поглаживал лошадь, я называл ее разными ласковыми именами, но она не давала мне ответа и стояла неподвижно, как надгробный памятник.

Порх! Порх! Хлоп! Хлоп! Угу, Угу, Угу! — Это был вероятно крик филина, но я перепугался до того, что не мог больше выдержать. Я решил пройти несколько шагов по тропинке и прислушаться, не идет ли хозяин. Я подложил камни под колеса тележки, чтобы гнедая не вздумала увезти ее и пошел. Кругом было так темно, что я ничего не видал за три шага и должен был ощупывать ногами землю, чтобы не сбиться с дороги. Я шел все дальше, вдруг нога моя наткнулась на какую-то большую массу. Я вздрогнул и отшатнулся, но через минуту собрался с духом и ощупал испугавшую меня массу. Каково же было мое удивление, когда я нашел, что эта масса была наша машина для чистки труб! Первым чувством моим был страх, что хозяин и Нед стоят где-нибудь по близости и спустили машину на землю, чтобы только немножко отдохнуть, но напрасно я присматривался, напрасно я прислушивался, ничего не было ни видно, ни слышно. Вдруг около самой церкви блеснул луч фонаря, и я заметил, что свет его приближался ко мне. Я побежал без шуму назад по дорожке, вынул каменья из-под колес и, как ни в чем не бывало, стал подле лошади. Прошло еще несколько минут ожидания и, наконец, в нескольких шагах от меня обрисовались две фигуры. Нед сгибался под тяжестью большого мешка, а мистер Бельчер нес инструменты, в том числе и машину. Они остановились у калитки, и мистер Бельчер спросил тихим голосом:

— Все благополучно, Джим? Никто не приходил? Никто с тобой не говорил?

— Никто, — коротко отвечал я.

Они начали укладывать мешок с сажей в телегу и на минуту открыли свой потайной фонарь. По виду они скорей походили на кирпичников, чем на трубочистов. Их руки, ноги и все платье было перепачкано глиной, комья глины покрывали и мешок с сажей. Когда мешок был уложен, они оба выпили водки, и мне хозяин дал также несколько глотков.

— Пей смело, мальчик, — ласково сказал он — от этого вреда не будет, ты у меня молодец, вот тебе за это целый шиллинг.

Он дал мне монету, а мистер Перкс ласково погладил по голове.

— А как мы назад поедем? — спросил Нед — мальчику, я думаю, лучше сесть между нами?

— Нет, — отвечал мистер Бельчер — у меня уже лежит один в ревматизме, пожалуй, и этот также простудится, полезай на дно телеги, Джим, попону мы положим себе на колени, так что ты можешь одним концом её прикрыть себе плечи.

И он протиснул меня вниз, в тот угол телеги, который я занимал прежде.

— Не ложись головой на мешок с сажей, — заметил мистер Перкс: — он мокрый, ты себе простудишь уши.

Усевшись как следует, мистер Бельчер ударил кнутом лошадь, и она помчалась, как будто радуясь тому, что может, наконец, расправить свои зазябшие ноги.