Маленький памятник Эпохе прозы

- Ну вот, - огорчилась мама, узнав о моём решении. - Начинается. Талдычу же - уезжай в нормальную страну, здесь так и будет всегда, уверяю тебя! Только начнёшь жить по-человечески, так они обязательно что-нибудь устроят - войну, революцию, дефолт, ещё какую гадость. Не будет тут жизни, уезжай!

Я демонстративно встала и вышла из комнаты.

- Ты знаешь моё условие.

- У меня нет сил на это, - крикнула мама вслед. А я красноречиво молчала, не произнесла больше ни слова, показывая, что разговор окончен.

Весь свой отпуск мама просидела дома, перечитывая книги, в основном классику, и получала от этого огромное удовольствие. Когда я приходила с работы, то заставала её довольную и умиротворённую.

- Перечитываю Тургенева, Гончарова, Гоголя. Кое-что аж со школы в руки не брала. А зря. Давно надо было перечитать не по необходимости, как тогда, а просто так. Совсем другое дело! Например, ты не поверишь! "Отцы и дети".

- Ты серьёзно, что ли? - удивлялась я, ещё помнившая тошнотворный разбор Тургенева на уроках литературы.

- Да! Когда-нибудь ты перечитаешь и увидишь, как это здорово! Советские учителя литературы были вредителями! Из-за них только под старость проникаешься...

- Хм.

- Поверь. Белка, не повторяй моей ошибки: читай, перечитывай школьную программу, найди на это время.

Не нашла и не очень искала. Но всё же повторила мамин путь - наслаждаюсь теперь, почти в том же возрасте, какой была мама тогда. Не считаю это ошибкой: всему своё время.

В конце августа, в тот самый день, мы вдвоём помянули папу. Девять лет.

- Уже девять лет без него, - сказала мама. - Думала, не выдержу и года.

Мамин отпуск закончился, наступил сентябрь. И маму как-то сразу закрутила работа - жёстко, безжалостно. В начале учебного года дети массово взялись простужаться, болеть, плюс навалились дела в руководстве страховой компании - нагрузка оказалась чересчур. Мама каждый день возвращалась с работы всё более вымотанная, будто и не было у неё никакого отпуска.

- Эпидемия, что ли? - тревожилась я, глядя на начавшую сдавать маму. Вокруг глаз резко обозначилась густая сеточка морщин, появились тёмные круги, уголки губ непривычно опустились - мамино выражение лица никогда не было горестным, скорее, наоборот - всегда готовым к улыбке. - Почему вдруг так много работы?

Мама пожала плечами.

- Да нет... как обычно. Во мне дело, я что-то не тяну.

- Сердце?

- Устаю очень. Может, и сердце. Но я принимаю все лекарства, ты не беспокойся.

Помню тот вечер. Мы сидели в большой комнате, что-то смотрели по телевизору. К дивану подошёл Фимка и очень грузно на него запрыгнул. В последнее время он стал менее шустрым, чем прежде, перестал играть, а спал по двадцать три часа в сутки.

Мама положила его себе на колени и начала чесать за ушком. Фимка зажмурился и заурчал.

- Старенький совсем. Шестнадцать лет...

- Но он здоров, с ним всё в порядке, - меня пугала эта тема, не хотелось вообще о таком говорить.

- Здоровый. Старичок, - мама потёрлась носом о Фимкин затылок. - Не представляю, что будет, когда он...

- Не надо! - взмолилась я. - Думаешь, я про это не думаю? Он меня, можно сказать, вырастил. Но... всегда можно взять рыжего котёнка. Похожего на Фимку, ведь так уже было.

- Ну нет! - воскликнула мама как-то даже испуганно, крепко обняв котяру. - Ни за что! Никогда. Нет.

Сморозила я, конечно. Протянув руку, погладила Фимку по спинке. Он благодарно боднул мою ладонь лбом.

- Будь здоров, малыш! Живи подольше! - произнесла я виновато.

За окном шумел дождь, бабье лето уже закончилось, наступала обычная московская осень. Последняя осень двадцатого века и целого тысячелетия. Или предпоследняя? Это как считать.

Мама, продолжая обнимать Фимку, осторожно спросила:

- Белочка, а что всё-таки насчёт Израиля?

- О, боже! - я схватилась за голову. - Сто тысяч первый раз говорю: без тебя - нет.

И вдруг громом небесным прозвучал тихий мамин голос:

- Хорошо, я подумаю. Ради тебя... Подумаю.

- Тогда будет другой разговор, - спокойно ответила я, хотя была абсолютно ошеломлена и растеряна подобным поворотом. Мама готова ехать? То есть, мы таки уедем в Израиль? Так... а готова ли я сама?

В сметённых чувствах ложилась я в тот вечер спать. Долго не могла уснуть, часов до трёх точно. Хорошо, что это была ночь на субботу, выходной. Но мама запустила мне такую вошь в голову, что я мучительно ворочалась с боку на бок, обдумывая создавшуюся ситуацию.

И напрасно. Можно было вообще не думать об этом, не брать в голову, не обращать внимания. Потому что утром мама не проснулась. Во сне у неё остановилось сердце. Только в декабре ей должно было исполниться пятьдесят, она "побила рекорд" своих родителей. Как же так, мама? Мы ещё накануне начали строить планы, я полночи про них думала. Как же так? Или ты до такой степени не хотела ехать сама, но мечтала, чтобы уехала я, и освободила меня от себя? Эх, мама!

Горе...

ТАК ВОТ ТЫ КАКОЙ, КОНЕЦ СВЕТА

Совершенно не знала, что делать. Как быть. Кому звонить. Быстро поняла, что звонить некому. Раньше я бросилась бы к Малюдкам или уж точно к Вере. Полина? Не то.