Маленький памятник Эпохе прозы

Несколько раз я бывала в Сохнуте (Еврейском агентстве) и беседовала с тамошними тётеньками, которые заверили, что в Израиле в моём возрасте многие ещё только получают высшее образование, а я, мол, девушка способная, всё преодолею. Может, и так.

Идя домой после таких разговоров, я прикидывала, на какие шиши буду там жить - рассчитывать только на пособие было бы глупо. У меня в Москве две квартиры, это капитал. Одну можно сдавать, другую продать... Нет! Сама мысль о продаже так обожгла, что я охнула вслух. Ничего не продам, ни за что! А вдруг в Израиле не срастётся? Я тогда вернусь. Не говоря уже о том, что я буду, буду сюда приезжать, не могу не приезжать, ведь это мой город, моё детство, юность, любовь, вся жизнь! Нет, никуда не поеду. Да куда ж я поеду?

А что мне делать здесь? Никого не осталось. Вообще никого.

Поеду?

Не поеду.

Поеду. Уеду временно! Ничего продавать не буду, пусть сдаётся моя двушка от бабушки с дедушкой, где живёт молодая семья - пусть живут дальше, детей рожают, а за отчим домом попрошу присматривать соседку, знакомую с детства. Да и что там присматривать-то? И в любой момент вернусь, в любой! Но попробовать нужно.

Уеду в неведомую пустоту, но ведь из пустоты. Уеду почти бедной, зато абсолютно свободной. Я молода, и у меня много сил. Когда ж пробовать и рисковать, если не сейчас?

Хотя ни случись вся эта политическая катавасия, не обещавшая в перспективе ничего хорошего и путного, никуда я не дёрнулась бы, конечно. А зачем?

Как раз в то время волна эмиграции из России в Израиль заметно пошла на спад, поэтому я почти без проблем попала в консульство, спокойно получила визу на ПМЖ, и мне оставалось лишь дождаться специального российского паспорта. Обещали через месяц.

А пока что я улаживала всё то, что нужно уладить до отъезда. Договаривалась со съёмщиками о переводе денег, продумывала, как оплачивать коммуналку в остающейся квартире, договорилась с соседкой, что она будет забирать всё из почтового ящика и хранить на всякий случай запасные ключи. Соседке я полностью доверяла - они с мамой были добрые приятельницы. Она расплакалась, когда я сказала ей, что уезжаю.

- Не навсегда, вернусь же! - горячо уверила я.

- Это хорошо, другое дело, - моментально успокоилась женщина.

На работе подала заявление об уходе, обязавшись, как положено, отработать две недели.

- Вы нашли новую работу? - удивлённо и немного обиженно спросил Костюм.

- Я нашла новое местожительство.

- Уезжаете? Куда?

- В Израиль.

Начальница внезапно сняла очки, и я впервые увидела её глаза: внимательные, уставшие глаза женщины, которая всегда в строю, сильная, ответственная, независимая... и очень утомлённая.

- Уезжаете? - грустно спросила она.

- Да.

- Жаль, - она помедлила минуту. - Хотя теперь что хорошо: всегда можно вернуться. Раньше было совсем по-другому.

- Знаю. В советское время и уезжали не так, и вернуться не рассчитывали.

- Если уезжали, то навсегда, необратимо, - возможно, она говорила о чём-то своём. - Ну, что ж, - очки водрузились на место, глаз опять не видно, - удачи на новом месте, не поминайте лихом, если что - возвращайтесь!

- А вы сохраните для меня место? - улыбнулась я.

- Что-нибудь найдём, придумаем!

Почему бы нет? Ещё одно маленькое успокоение: если что пойдёт не так, и я вернусь, то всегда могу ткнуться сюда за работой.

С Ниной получилось очень неожиданно. Болезненно, печально. И даже театрально, но уж как есть...

Накануне моего последнего дня на работе, мы пошли обедать. До этого я ничего Нине не рассказывала, возможно, немного из суеверия. Теперь всё было очевидно, и в непринуждённой обстановке столовой я сообщила:

- Покидаю родину, между прочим, - Нина замерла и вопросительно уставилась на меня. Я весело напела: - "И недаром люди-одесситы очень популярны на земле. Уважают их антисемиты, любят в Вашингтоне и Кремле..."

- Не поняла, - пролепетала Нина. - Ты уезжаешь совсем? На ПМЖ? В Америку?

- Почти совсем. На ПМЖ. В Израиль.

- Почти?

- Ну, теперь никто не уезжает навсегда. Даже наша начальственная мадам намекнула, что, если передумаю и вернусь, могу рассчитывать на место и жалованье.

- И когда?

- Через три недели...

Тут и случилось: Нина так дёрнулась, что опрокинула на пол чашку с чаем.

- Ой! Нет! - воскликнула она и расплакалась. Что происходит?

Нина, хлюпая носом, как провинившаяся девчонка, села на корточки и стала собирать осколки. Я бросилась ей на помощь. А она всё всхлипывала и бормотала:

- Беллочка, как же так? Это неожиданно и... ну, почему?

Мы быстро всё собрали, чудом не порезавшись, и отнесли в мусорное ведро. Нина вытащила платок, высморкалась, ладонью вытерла глаза и глубоко вздохнула:

- Прости меня, я сейчас приведу себя в порядок, сейчас... - мы вернулись к нашему столику. Всё это время я смотрела на неё с изумлением, не зная, что предпринять, что говорить и вообще - почему она так? По большому счёту мы всего лишь коллеги, при этом я младше её на сто тысяч лет...