Маленький памятник Эпохе прозы

Умолкнув, я быстро записывала сочинённое в книжечку.

- Ух ты. На ходу сочиняете? - удивилась соседка.

- Угу, - буркнула я.

Описать, что чувствовалось в тот момент, наверное, у меня не получится. Если только двумя словами, которые всяк толкует по-разному: абсолютное счастье. Мне сделалось так хорошо, как последний раз было в далёком детстве - защищённом, уютном, рядом с мамой и папой, большими, добрыми и надёжными. Все краски и звуки мира сделались прекрасными, приглашая любоваться и восхищаться ими.

Мир вокруг снова становился таким же, как когда-то - ярким, гуашевым, звонким и вкусно пахнущим.

- Судя по запаху, нам подадут очень вкусные булочки, - доверительно сообщила я Розе, растерянно хлопавшей глазами, а я продолжила без всякого перехода. -

Я думаю, видимо, ради спасенья

Себя, испугавшись конца, не шутя,

Решили мозги для ума сохраненья:

Пусть тешится рифмами наше дитя.

Обрушился дождь на саднящий нарыв,

Пролились целебные с неба потоки,

И боль от молчанья прошла, не убив.

Ей шанса не дали поэзии строки.

Снова понадобилось записать. Роза больше ничего не говорила, она молчала, превратившись в изваяние. Бедняжка!

- Куда я лечу, зачем лечу? - со смехом говорила я, обращаясь к Розе. - Мне никуда не надо. Надо домой. Хоть самолёт обратно разворачивай! - ой, очень плохая шутка в израильском самолёте, это я зря. Роза вздрогнула, и её рука потянулась к кнопке вызова бортпроводника. - Да шутка же, что вы! - засмеялась я. - Они просто лезут и лезут в голову!

- Кто... лезет?

- Да стихи! - заливалась я. - Вот опять:

Отмените же расставанья!

Пусть начальник издаст указ,

запретив навсегда страданье

и мольбу воспалённых глаз.

- Как вам?

- Красиво. Это вы прямо сейчас сочинили?

- Да! Погодите мне надо записать, - я снова уткнулась в книжечку.

- А дальше? - через пару минут робко спросила Роза.

Я закрыла глаза и подумала о Нине:

Я в кровавых ожогах, саднящих,

И примочками не спасти.

О, ковёр-самолёт блестящий,

Развернись, верни и... прости,

Что ругала тебя. Понимаешь,

Боль меняет и сущность, и суть.

Возвращаешь -- ты друг, забираешь -

Ненавижу. И не обессудь.

- Здорово, - прошептала женщина. - Только грустно. А вы почему-то улыбаетесь. У вас вообще такой довольный вид. Вы какая-то другая, не такая, какой были до взлёта. На вас высота подействовала?

- Интересная версия, - продолжала улыбаться я. - Но не думаю. Со мной уже так было... когда-то давно. А потом сплыло. Я думала, что навсегда. И вот... вернулось.

- Сейчас? Прямо здесь?

- Выходит, что так, - кивнула я. - И, выходит, я зря лечу.

- Почему?

- Очень долго рассказывать. Длинная история. Но лечу напрасно. Впрочем, может, без этого полёта ничего так и не вернулось бы. Может, мне нужен был удар, встряска.

- Вы про что? Вы же репатриируетесь?

- Да. А вот надо ли - теперь совсем не уверена.

- Слушайте, ну как это? - пожала плечами Роза. - Взрослые люди как следует всё продумывают, взвешенно принимают такие решения, а не "мэй би ес, мэй бы ноу, мэй бы рэйн, мэй би сноу". Это ж не в киношку сходить!

- Вы абсолютно правы! - горячо уверила я соседку. - Так и было. Заковыка в том, что решение принимал один человек, а сейчас в самолёте летит другой, - и я совсем развеселилась, хохоча. Роза слегка от меня отодвинулась. - Да не пугайтесь вы, не сумасшедшая я! Хотя...

Пока наслаждаюсь

Свободой полёта.

Без страха, без муки

Над жизнью паря.

Когда непосильным

Окажется что-то,

Полёт будет прерван -

Здесь воля моя.

- Что это значит?

- К самолёту не имеет никакого отношения, успокойтесь, - у меня не получалось перестать улыбаться ну никак. - Запишу...

Пока я записывала, Роза, крепко прижав к себе сумочку и достав из кармана переднего сиденья приготовленные книжку и очешник, очень резво перебралась на свободное место рядом со спящим и похрапывающим толстяком. Вот ведь напугала человека! Впрочем, теперь это всё не имело никакого значения.

Как дверь самолёта, с грохотом, плотно и герметично захлопнулась дверка в огромный кусок моей прошлой жизни, в целую Эпоху прозы, где не было стихов, мир был не слишком красив и ярок, будто кино на пересохшей старой киноплёнке. Вернулось то драгоценное, потерянное почти пятнадцать лет назад, оно вернулось! И есть надежда, что уже никуда не денется от меня.

Почему это случилось сейчас, в самолёте? Ведь именно там, куда я лечу, в Израиле, это совершенно не нужно!

А нужно ли оно в России хоть кому-нибудь? Тоже сомнительно.

Бог с ними - с Израилем, с Россией! Следует понять, что надо мне самой и как правильно поступить.

Очевидно, случись это всего несколько часов назад, до того, как я села в такси или даже в самолёт, то никуда я не полетела бы. Стопудово! Теперь я - другая, не та, которая решила ехать. Надо возвращаться?

Если прямо сейчас наскоро, вчерне, подвести итоги Эпохи прозы, то не так уж она была и плоха, хотя разочарований и потерь предостаточно. Сложилось бы всё так же, были бы те же потери, если б я оставалось все годы такой, какой была давным-давно и какой стала только что снова? Нужен ли мне теперь, к примеру, Демон, надо ли прятать от мира свои чувства?