Маленький тюремный роман

А.В.Д не без некоторого удовлетворения припомнил недавнее прошлое; совершенно выведенный из себя садизмом следовательской лжи, издевательствами, побоями, шантажом, — он сказал, забыв о крови, хлеставшей из носа, солонившей разбитые губы, рот, язык, заливавшую тогда еще оба глаза, сказал с презрительным бешенством, неожиданным для всей этой нелюди и лично для Дребеденя, гнусного моллюска власти:

— Такие выродки, как вы, когда нечего им жрать, кроме трупных червей, копошащихся в гниющей плоти угробленного ближнего, бросаются с огромным аппетитом извлекать из них, из трупных червячишек, протеин… выродки делают сие исключительно ради продолжения самой жизни и своего недолгого избавления от предсмертного ужаса… слушайте меня внимательно, кавалер мерзкого пиршества: я для вас какое-то неземное двуногое — простой дворянин и христианин, лишенный нетопырской, подобной вам нелюдью, даже возможности покаяться в своей личной вине в Храме Божьем, каменную плоть которого вы умертвили и уничтожили, но все же подступиться к Святому Духу так и не смогли… поистине место для Него не бывает пусто — это и Земля, и Вселенная, даже сей неприличный гадюшник… так вот, несмотря на тяжесть личной вины, чего вам не дано ни понять, ни почувствовать, я только потому смею считать себя нормальным человеком, что предпочту быть до скелета обглоданным трупными червями, чем сожрать пару-тройку из них ради продолжения жизни… обе мои щеки, правая и левая, к вашим услугам… извольте, пожирайте, клацайте клыками, урчите, чавкайте, рыгайте, смердите… самое трудное в жизни на Земле, ваше дьявольское отродье, гражданин Дребедень, быть не рыбой, не клопом, не мухой, не крысой, не китом, не слоном, а двуногим человеком, наделенным, в отличие от всех других животных, действительно могущественным и, в известном смысле, богоподобным разумом, наплодившим, простите за каламбур, себе на голову таких, к сожалению, материализовавшихся идей, что лабиринты цивилизации, в которые он сам себя увлек и, наконец-то, заключил в них миллиарды землян вместе с самой Природой, вскоре станут безвыходными, как ваше учреждение, извините уж, чьи эмблемы не меч, не щит, но ложь, кулачища, мыски сапог, валяйте — дожирайте…

В тот раз А.В.Д. вызывающе откровенно высказал что-то еще о убийстве палачами их собственных душ; странное дело, Дребедень отсутствующе наблюдал за ним и казался безумцем, на время поддавшимся гипнозу; так иногда остолбеневает дикий зверь, прикованный к месту человеческим взглядом, спокойная сила которого сдерживает и одолевает животную, священную для любого животного ярость… так кобра, сдерживая клыки и яды, покачивается перед человечьей дудочкой.

Затем, зловеще произнеся, «отлично, А.В.Д., до завтра», Дребедень вызвал надзирателя; тот проконвоировал арестанта в камеру, где уже лежала вата, пропитанная йодом и тряпье для примочек.

23

Ночью А.В.Д. внезапно разбудили и, хотя сновидения с некоторых пор его покинули, он не сразу, как говорил Дима, врубился в реальность жизни, подобно человеку, попавшему либо со света во тьму, либо из тьмы в ослепительно ярко освещенное помещение.

— Едем в коляске, или проследуем своим ходом? — спросил надзиратель.

— Пожалуй, дотянусь сам, — сказал арестант, слепо следуя велению бесстрашно азартного любопытства и почему-то никакой не чувствуя взволнованности.

Первое из всего, что он увидел, когда его, прихрамывающего, ввели в огромный кабинет, была фигура Дребеденя, стоявшего на коленях с расквашенным носом, вспухшими губами… на полу кровь… уши превращены в какие-то биточки… вероятно, выбиты зубы… разорвана до пупа гимнастерка… в петлицах запечатлено наслаждение, с которым вырваны шпалы из блаженной синевы, некогда столь безмятежной, полной расхристанной безнаказанности… разумеется, в подбитых глазах — ужас, мольба, мутная влага, скопившаяся в уголках.

— Устраивайтесь, пожалуйста, поудобней, товарищ Александр Владимирович Доброво, — сказал человек со звездочками на синих полянках каждой из петлиц, сидевший за столом, уставленным разными канцелярскими безделушками и тремя разноцветными телефонными аппаратами… рад познакомиться, слышал о вас много чего хорошего… вот вам вода, вот папиросы, спички, вскоре принесут завтрак… я бригадный комиссар второго ранга, Люциан — это в честь революции, которая должна была свершиться, поэтому и свершилась, — отчество мое Тимофеевич, фамилия Шлагбаум, наш род в России с семнадцатого, извините, не года, а века… у меня к вам сегодня, как к свидетелю по делу, пострадавшему от беззакония, несколько вопросиков, не буду вас напрягать… вам знакома личность допрашиваемого, завербованного одной из иностранных разведок, затем закономерно арестованного в связи с ведущимся следственным «Делом 111а» о извращенно служебных преступлениях против партии, государства, НКВД и всего советского народа?

— Да, мне знаком, судя по всему, теперь уже тюремный мой коллега по внутренней тюрьме Дребедень, он же бывший старший следователь по моему делу, сущность которого совершенно невозможно ни понять, ни воспринять.