Маленький тюремный роман

Надо сказать, разговорная манера Люция Тимофеевича, Люцифера, чуть было не очутившегося со всеми своими потрохами в «приемном беспокое» родного лубянского ада, была оркестрована столь же блестяще и точно так же артистически построена на контрастах абсолютно спокойного тона с подробностями содержания и деталями самого допроса, как недавние заговорщицкие беседы А.В.Д. с Лубяновым; победный тон начальственного гласа был неизменно ровен, спокоен, неглумлив, словно речь шла о вещах, не имевших никакого отношения к сути следствия; негромкость слов выразительно, а порой и аристократично, подчеркивала намеренно издевательские вопросы, хотя некоторые фразы, восклицания и грубые оскорбления должны были бы быть гневными, крикливыми, наконец, торжествующе мстительными, сами себя распаляющими и так далее; произнесены же они были до того крайне вежливо и даже добродушно, что сама иезуитски жутковатая манера разговора показалась А.В.Д. изощренно унизительной казнью даже для поверженного в прах выродка и садиста, распустившего кровищу, сопли и слюни у ног победителя; от допроса так и разило серой двуликостью адской скверны; А.В.Д. показалось, что он слышит торжествующий хохот Разума, величайшего из дипломатов, свалившего все свои злодеяния на подставленного вместо себя двойника — на Дьявола, искреннего уверовавшего в собственную ложь и вечно радующегося очередным победам Зла над Добром; и именно эта ложь, подумал он, как ничто иное, на каждом шагу убеждает глупых двуногих, что причина функционального Зла кроется не в лучезарно невинном Разуме, якобы лучшем из образов Богоподобия, а исключительно в злонамеренных наклонностях Дьявола; и пока люди так думают, пока они легковерно относятся к вечно лукавой лжи, Разум ликует и потирает ручки, довольный; ликует, неизловленный преступник, безнаказанно продолжающий серийные насилия и убийства… «Пусть двуногие верят, веселится он, мои двойники, не расколотые философами, — Дьявол и Зло, — замечательно обеспечивают мою безопасность и отводят на себя все улики против меня… плевать, пусть двуногие до конца времен думают как хотят, пусть верят, что Разум светел и един, а я и верное мне Зло как успешно тягались с Создателем, так и будем тягаться с его дутым всевластьем, пока имеем действенные опоры в каждом из разумов миллиардов недалеких двуногих — наше дело левое, победа не за горами».

А.В.Д. очнулся от размышлений и, как это бывает, не сразу сообразил где он; стиль допроса — Люцифер вел его, с трудом сдерживая мстительное злорадство и достаточно распущенное сладострастье — был все тем же дьявольски безобразным, словно бы самостоятельно стремившимся довести до безумия психику Дребеденя, на днях не только не ожидавшего ничего такого для себя ахового, но уже потиравшего свои обезьяньи маховики, уже предвкушавшего, как он соответственым образом поизгиляется над бывшим начальством, над чистоплюйской рожей бывшей дворянской мрази, а от брюха поизгилявшись, сдерет с мерзавца, с чистоплюя, с поверженного соперника портки и, подобно гамандрилу в зоопарке, поставит на все четыре кости.

В первые мгновенья А.В.Д., как это случается, не поверил в такой невероятно удачный, если не счастливый, оборот судьбы, но тут же одернул массу мыслей и чувств — мальчиком он почему-то называл их «мышками» и «чушками» — сходу на него нахлынувших и сумел сдержать их, желавших излиться, усилиями воли; и вообще в подобной ситуации человек делается суеверным, боящимся сглаза, поэтому он старается начисто отвлечься от всех смыслов и качеств происходящего, чтобы бежать от тошнотворно отталкивающей реальности в размышления черт знает о чем, а если повезет, в один из запредельно неземных снов или в успокаивающие инфантильные мечтания и видения.