Маленький Цахес по прозванию Циннобер

Кандиду каждый признал бы писаной красавицей, у нее были сияющие глаза, проникавшие своими лучами в самое сердце, и пухловатые алые губы. Я уж забыл, следовало ли назвать ее прекрасные волосы, которые она так затейливо укладывала в чудесные косы, скорее светло-русыми или скорее каштановыми, хорошо помню лишь то странное их свойство, что они тем больше темнели, чем дольше вы глядели на них. Стройная, высокого роста, легкая в движениях, эта девушка, особенно в жизнерадостной обстановке, была сама прелесть, сама миловидность, и при такой очаровательной ее внешности не хотелось и замечать, что ручки и ножки могли бы, пожалуй, быть у нее поменьше и поизящнее. К тому же Кандида уже прочла «Вильгельма Мейстера» Гете, стихотворения Шиллера и «Волшебное кольцо» Фуке[8] и успела забыть почти все, что там сказано; вполне сносно играла на фортепьянах, а порой даже и подпевала; танцевала новейшие франсезы и гавоты и мелким четким почерком переписывала перед стиркой белье. Если уж непременно нужно найти у этой милой девушки какие-то недостатки, то, пожалуй, она говорила слишком низким голосом, слишком туго шнуровалась, слишком долго радовалась новой шляпке и поедала за чаем слишком много пирожных. Конечно, неистовым поэтам не понравилось бы в Кандиде и многое другое, но чего только они не требуют! Первым делом они хотят, чтобы от каждого их слова барышня приходила в самозабвенный восторг, глубоко вздыхала, закатывала глаза, иной раз немножко лишалась чувств, а часом даже и зрения[9] — это уж высшая степень самой женственной женственности. Кроме того, вышеупомянутая барышня поет стихи поэта на мелодию, льющуюся из ее, барышни, собственного сердца, и от этого сразу заболевает, да и сама она сочиняет стихи, но ей очень совестно, когда это обнаруживается, хотя сама же, переписав их бисерным почерком на тонкой благоухающей бумаге, подбрасывает свое сочинение поэту, который теперь, в свою очередь, заболевает от восторга, за что его никак нельзя осудить. Есть поэтические аскеты, идущие еще дальше и считающие, что если девушка смеется, ест, пьет и нарядно, по моде одета, то это совершенно несовместимо с нежной женственностью. Им недалеко до святого Иеронима, который запрещает девам носить серьги и есть рыбу. Девам следует, учит этот святой, питаться лишь небольшим количеством приправленной травы, всегда быть голодными, не чувствуя голода, облачаться в грубую, скверно сшитую одежду, которая скрывает их фигуру, а главное — брать в спутницы особу строгую, бледную, угрюмую и несколько неопрятную!..

Кандида была существом в высшей степени веселым и простодушным, поэтому она ничего так не любила, как разговор, порхающий на легких, воздушных крыльях бесхитростного юмора. Она от души смеялась надо всем, что ей казалось потешным, она никогда не вздыхала, разве уж только если ненастье испортит задуманную прогулку или, несмотря ни на какие предосторожности, сядет пятно на новую шаль. Но когда для этого действительно представлялся повод, она проявляла глубокие, искренние чувства, отнюдь не переходившие в пустую сентиментальность, и, стало быть, нам с тобой, любезный читатель, поскольку мы не принадлежим к натурам неистовым, эта девушка очень понравилась бы. А уж с Валтазаром дело вполне могло обстоять иначе!.. Скоро, наверно, выяснится, насколько верны или неверны были пророчества прозаично-трезвого Фабиана!..

Что Валтазар всю ночь не мог уснуть от сплошного беспокойства, от неописуемого сладостного страха, совершенно естественно. Поглощенный образом любимой, он сел за стол и написал изрядное количество славных, благозвучных стихов, которые повествовали об его состоянии в форме мистического рассказа о любви соловья к алой розе. Эти стихи он хотел захватить с собой на литературное чаепитие у Моша Терпина, чтобы атаковать ими незащищенное сердце Кандиды при первой же возможности.

Фабиан усмехнулся, зайдя, как условились, в определенный час за своим другом и застав его одетым наряднее, чем когда-либо прежде. На нем был зубчатый воротник из тончайшего брюссельского кружева и бархатный, в рубчик, короткий сюртук с разрезными рукавами. При этом на ногах у него были французские сапоги с высокими заостренными каблуками и серебряной бахромой, на голове — английская шляпа из тончайшего кастора, а на руках датские перчатки. Таким образом, одет он был вполне по-немецки, и этот костюм шел ему чрезвычайно, тем более что он красиво завил волосы и тщательно причесал короткую бородку.

У Валтазара сердце затрепетало от восторга, когда в доме Моша Терпина навстречу ему вышла Кандида в убранстве немецкой девушки старинных времен, приветливая, приятная каждым своим взором и словом, всем своим существом, какой люди и привыкли видеть ее всегда.

— О, прелестная! — вздохнул от избытка чувств Валтазар, когда Кандида, сама прекрасная Кандида, поднесла ему чашку дымящегося чая.

Но Кандида поглядела на него сияющими глазами и сказала:

— Вот ром и вишневый ликер, сухарики и коврижка, дорогой господин Валтазар, пожалуйста, угощайтесь чем вам угодно!