Маленький Цахес по прозванию Циннобер

Валтазар порывисто прижал руку Кандиды к губам. Кандида остановила на нем исполненный душевности взгляд своих небесных глаз. Он был на седьмом небе и не думал уже ни о Циннобере, ни о кошачьем визге… Переполох прошел, восстановилось спокойствие. Слабонервная дама сидела за чайным столом и в обилии поглощала сухарики, которые макала в ром, уверяя, что это бодрит дух, которому угрожает враждебная сила, и будит пламенные надежды после испуга!..

Оба пожилых господина — а на улице под ноги им и в самом деле метнулся какой-то стремительный кот — тоже вернулись, успокоившись, и, как многие другие, направились к карточному столу.

Валтазар, Фабиан, профессор эстетики и разные молодые люди подсели к дамам. Господин Циннобер успел пододвинуть скамеечку и взобраться с ее помощью на диван, где он и сидел между двумя дамами, бросая по сторонам сверкающие гордостью взгляды.

Валтазар решил, что теперь пришло время выступить со своим стихотворением о любви соловья к алой розе. С должной застенчивостью, столь свойственной молодым поэтам, он сказал, что, рискуя вызвать неудовольствие и скуку, но надеясь на доброту и снисходительность почтенного общества, отважится прочесть одно стихотворение, самоновейшее создание своей музы.

Поскольку дамы уже переговорили обо всех городских новостях, поскольку девицы как следует обсудили бал у президента и даже пришли к единому мнению относительно модного фасона шляпок, поскольку мужчины еще часа два могли не рассчитывать на новое подкрепление кушаньями и напитками, Валтазара единодушно попросили не лишать общество столь возвышенного наслаждения.

Валтазар извлек аккуратно перебеленную рукопись и стал читать.

Его собственное произведение, и в самом деле живое, сильное, вылившееся из подлинно поэтической души, вдохновляло его все пуще и пуще. Его чтение, все более страстное, выдавало внутренний жар любящего сердца. Он дрожал от восторга, когда тихие ахи и охи женщин, когда возгласы мужчин: «Великолепно! Прекрасно! Божественно!» убеждали его, что его стихотворение всех проняло.

Наконец он кончил. И тут все стали кричать:

— Какое стихотворение!.. Какие мысли… Какая фантазия… Какие замечательные стихи… Какое благозвучие… Спасибо… Спасибо вам, дорогой господин Циннобер, за божественное наслаждение…

— Что? Что вы говорите? — воскликнул Валтазар.

Но никто не обращал на него внимания, все бросились к Цинноберу, который сидел на диване, надувшись, как маленький индюк, и противнейшим голосом сипел:

— Прошу покорнейше… Прошу покорнейше, не обессудьте!.. Это пустячок, я наспех накропал его не далее как прошлой ночью!

Но профессор эстетики закричал:

— Восхитительный… божественный Циннобер!.. Сердечный друг, если не считать меня, ты лучший поэт на свете из ныне живущих!.. Дай мне прижать тебя к своей груди, душа моя!

С этими словами он высоко поднял малыша с дивана и стал прижимать его к сердцу и целовать. Циннобер вел себя при этом весьма строптиво. Он колотил ножками по толстому животу профессора и верещал:

— Пусти меня… пусти меня… мне больно… больно… больно… я выцарапаю тебе глаза… я откушу тебе полноса!

— Нет, — вскричал профессор, сажая малыша на диван, — нет, милый друг, долой чрезмерную скромность!

Покинув карточный стол и тоже подойдя к ним, Мош Терпин взял ручку Циннобера, пожал ее и очень серьезно сказал:

— Превосходно, молодой человек!.. Мне не перехвалили, о нет, мне недохвалили вашу высокую одаренность.

— Кто из вас, — снова вскричал профессор в полном восторге, — кто из вас, девы, вознаградит великолепного Циннобера за его стихи, выражающие глубочайшее чувство чистейшей любви, поцелуем?

И тут встала Кандида, с пылающими щеками подошла к малышу, опустилась на колени и поцеловала его в гадкий, синегубый рот.

— Да, — закричал тогда Валтазар, словно бы вдруг обезумев, — да, Циннобер… божественный Циннобер, ты сочинил проникновенные стихи о соловье и об алой розе, тебе по праву причитается прекрасная награда, тобою полученная!..

Затем он затащил Фабиана в соседнюю комнату и сказал:

— Сделай одолжение, погляди на меня пристально и скажи потом откровенно и честно, студент ли я Валтазар или нет, действительно ли ты Фабиан, находимся ли мы в доме Моша Терпина, не во сне ли мы… не свихнулись ли… Ущипни меня за нос или встряхни меня, чтобы я очнулся от этого проклятого наваждения!..

— Ну, можно ли, — отвечал Фабиан, — ну, можно ли так беситься от самой настоящей ревности из-за того, что Кандида поцеловала этого малыша! Ты ведь сам должен признать, что стихотворение, которое он прочел, и впрямь превосходно.

— Фабиан, — воскликнул Валтазар с изумленным видом, — что ты говоришь?