— Кто ещё живёт так мирно, в дремотном довольстве, так привольно, всегда отдыхая, всегда сытым, ухоженным, не- тревожимым, как ребёнок во чреве матери? Плавает себе вне времени в сонном царстве гастрономии и тишины…. Но вот вдруг его просят освободить спальное место, заставляют съехать с квартиры и выпихивают в шумный, безразличный, себялюбивый мир, где ребёнка принуждают шевелиться, рыскать в поисках пищи, цепляться за исчезающую любовь, на которую раньше у него было неотъемлемое право. Вокруг него сумятица вместо тишины и незыблемой дремоты… И ребёнок мстит за это! Мстит за холодный воздух и огромные пространства, за внезапный отрыв от привычного окружения. Ведь в тоненьких волокнах мозга заложены себялюбие и ненависть, потому что чары были так, грубо разбиты. А кто виноват в разрушении сказки? Мать! Есть теперь кого лично ненавидеть своим нерассуждающим умишком — мать извергает тебя из утробы и отрекается от тебя! Но и отец не лучше и его надо убить! Он по-своему виноват!
Джефферс прервал его:
— Если то, о чём ты говоришь, правда, тогда каждая мать должна бояться своего ребёнка или, по крайней мере, быть настороже.
— А почему бы и нет? Разве у ребёнка нет идеального алиби? Его защищают медицинские знания, затвержённые тысячелетиями. По всем природным данным, он беспомощен и не способен отвечать за себя. Но ребёнок рождается ненавидящим. И со временем его положение только ухудшается. Новорождённый ещё получает долю внимания, окружающих и определённый материнский уход за собой. Когда младенец плачет или чихает, он заставляет родителей прыгать вокруг него и делать разные глупости. Но проходит время, и ребёнок чувствует, что его, пусть небольшая власть быстро ускользает и никогда уже не вернётся. Так почему бы не вцепиться в ту власть, которой он пока обладает? Почему бы не сразиться за столь велики» привилегии? Потом уже будет слишком поздно проявлять свою ненависть. Нанести удар надо сейчас. — Голос Лейбера притих почти до шёпота.
— У моего малыша по ночам личико влажное и красное. Он тяжело дышит. От плача? Нет, от того, что ему приходится, напрягаясь, выбираться из кроватки и подолгу ползать по тёмным коридорам. Парнишечка мой… Убью его.
Доктор протянул ему стакан с водой и несколько таблеток.
— Никого ты не убьёшь, а проспишь двадцать четыре часа. Сон изменит твои намерения. Прими это…
Лейбер проглотил таблетки и позволил увести себя, плачущего, в спальню и уложить в постель. Джефферс подождал, пока он совсем не уснул, а затем ушёл.
Лейбера что-то заставило прийти в себя.
Он услышал шорох.
— Что… кто там? — требовательно вопросил он немощным голосом.
КТО-ТО ПРОНИК В ХОЛЛ.
А Дэвид Лейбер уже снова спал…
Доктор Джефферс вернулся ранним утром, чудесным утром, чтобы забрать Лейбера о собой отдохнуть на природе. Лейбер ещё должен был спать, с учётом количеству принятого снотворного. Джефферс позвонил в дверь. Тишина. Прислуга, видимо, ещё не подошла. Доктор толкнул дверь, она оказалась незапертой, и он вошёл в дом. Поставил свой саквояж на стул. Что-то белое мелькнуло на верху лестницы. Или ему показалось? Во всяком случае, доктору было не до того. Дом пропитался запахом газа.
Джефферс ринулся наверх и вломился в спальню.
Лейбер неподвижно лежал на кровати, а комната была наполнена газом, который со свистом выходил из открытой форсунки отопительной системы, находившейся у самого пола. Джефферс закрутил кран, распахнул окна и подбежал к Лейберу.
Тело уже остыло. Смерть наступила несколько часов назад.
Яростно кашляя, со слезами на глазах, доктор выскочил из комнаты. Лейбер не открывал глаз. Не мог открыть. Пилюли свалили его наповал, он не должен был проснуться до полудня. Значит, не самоубийство. А может, оставалась ещё, пусть очень слабая, возможность?
Минут пять Джефферс постоял в коридоре. Затем подошёл к двери детской, Она была плотно закрыта. Распахнув её, он прошёл к кроватке.
Кроватка оказалась пуста.
С минуту Джефферс постоял возле неё в оцепенении, а затем сказал, обращаясь в пустоту:
— Дверь захлопнулась. И ты не смог вернуться обратно в кроватку, где так безопасно. Этого ты не предусмотрел. Пустячок, а разрушил идеальный план. Сейчас я найду тебя, где бы ты ни прятался, кем бы ни прикидывался. — Доктор в изумлении приложил руку ко лбу. — Я заговорил прямо как Элис или Дэвид. Но у меня не осталось выбора. Хотя я ни в чём не уверен, но у меня не осталось выбора…
Он спустился по лестнице в прихожую и достал из саквояжа некий предмет.
Что-то прошуршало по холлу. Что-то очень маленькое и едва слышное. Джефферс резко обернулся.
«Мне пришлось сделать операцию, чтобы доставить тебя в наш мир, — обратился он мысленно к существу. — Теперь моя операция избавит его от тебя…»
Медленно и твёрдо ступая, доктор вошёл в холл. Поднял руку, и на неё упал солнечный свет.
— Глянь, малыш! Что там летит, что там блестит?
Скальпель.