Маленков. Третий вождь Страны Советов

Вновь приходится, доверяя фактам, сомневаться в разумности сделанных на их основе выводов. Перед нами пример обычной предвзятости, когда даже знающий и умный человек не может отрешиться от навязанных ему мнений. Зачем надо было Сталину разжигать соперничество между своими четырьмя ближайшими сотрудниками? В борьбе за что они были соперниками?

Сталин мог остерегаться сговора между ними, направленного против его политики. Но такая возможность была практически маловероятной. Генеральную линию партии во многом определял Сталин, однако поддерживали ее — искренне или формально — все партийные и государственные деятели.

В стремлении стать «наследниками» вождя они действительно могли соперничать. Хотя на эту роль могли всерьез претендовать, не считая Молотова, только Маленков и Берия. Ни Хрущев, ни Булганин не пользовались особым уважением Сталина. Их он использовал как исполнителей и отчасти как осведомителей. Так что у этой четверки могли быть разногласия, но не соперничество. И если Маленков был первым претендентом на пост главы правительства, то Берия мог после смерти вождя рассчитывать на руководство МГБ и даже надеяться стать Генеральным секретарем партии.

Наивно звучит предположение, будто Иосиф Виссарионович жаждал узнать, сочувствует ли мать Берии мингрельским националистам. По таким пустяковым поводам подслушивающие устройства не ставят. Полагаю, Сталину было совершенно безразлично мнение матери Берии по любым вопросам. А вот выяснить, какие разговоры ведут в ее доме местные националисты, меньшевики и другие вероятные враги советской власти, было бы полезно знать, и не столько даже Сталину, сколько соответствующим органам внутренних дел.

В 1948 году министром госбезопасности Грузии Сталин назначил генерала Рухадзе. «Его антибериевские настроения, — по словам Судоплатова, — были общеизвестны». В подобных случаях для Сталина важно было быть уверенным, что не произойдет сговор между руководителями данного ведомства.

Рухадзе проявил изрядную прыть, арестовав бывшего министра госбезопасности Грузии Рапаву, генерального прокурора Шония и академика Шария, бывшего заместителя начальника внешней разведки НКВД. «Всех их, — пишет Ю. И. Мухин, — обвинили в связях с эмигрантскими организациями через агента НКВД Гигелия, который вернулся из Парижа с женой-француженкой в 1947 году. Гигелия и его жена, невзирая на ее французское подданство, были арестованы».

Безусловно, генералу Рухадзе даже по долгу службы важно было знать, что и как обсуждают в доме Марты Берия ее родственники и знакомые. Ведь дядя жены Лаврентия Павловича занимал пост министра иностранных дел в меньшевистском правительстве Грузии, эмигрировав во Францию. Племянник Берии сотрудничал с немцами, попав к ним в плен (в отличие от сына Сталина Якова).

Приведенный пример трактовки Судоплатовым определенных действий и намерений Сталина весьма показателен. Можно лишний раз убедиться, насколько важно знать исходные «показания» того или иного свидетеля. Тем более когда они по тем или иным причинам изменяются. Сам человек может этого и не осознавать, ибо все происходит для него естественно.

Судоплатов признается: «Во время похорон Сталина мое горе было искренним; я думал, что его жестокость и расправы были ошибками, совершенными из-за авантюризма и некомпетентности Ежова, Абакумова, Игнатьева и их подручных».

Возникает вопрос: а может быть, Павел Анатольевич, человек хорошо осведомленный и находящийся в расцвете умственных сил, был прав? После перенесенных испытаний, ослабев и находясь под информационным колпаком времен горбачевской перестройки, он и сам невольно (или сознательно?) мог «перестроиться».

Он и сам косвенно подтвердил такую версию. По его признанию: «Теперь Кирилл Столяров прояснил мне ситуацию, в которую я попал в Грузии в 1951 (или 1952) году…» Возможно, юрист К. А. Столяров, допущенный в секретные архивы, и является крупным мыслителем, постигшим правду сталинской эпохи. Однако, читая его работы, в этом начинаешь сомневаться. В его суждениях слишком много антисоветских штампов, вряд ли рассчитанных на думающего человека.

Не вызывает сомнения его осведомленность в некоторых конкретных вопросах. Он сообщает, что полтора года «изо дня в день нюхал архивную пыль», чтобы написать книгу «Палачи и жертвы». И все-таки наиболее общие темы, связанные с жизнью народа, а тем более с искусством и наукой управления страной, он представляет себе, как мне кажется, слишком убого (если только не притворяется простаком).

Например, К. Столяров позволяет себе такое глубокомысленное суждение (не им придуманное): «Казарменный социализм был не только бесперспективной в экономическом и социальном отношениях системой, но и от начала до конца преступной». На мой взгляд, нюхание архивной пыли не добавляет человеку ни ума, ни совести, ни жизненного опыта. Подобный нанюханный советник и толкователь вряд ли мог прояснить Судоплатову ситуацию в стране. Скорее — наоборот.