Малийские этюды

Многие туареги, которым удалось спасти свои стада от всех бед, спустились с ними южнее, ближе к суданской зоне. Теперь не редкость встретить туарега-скотовода в районе Мопти. Гордо передвигаются они на верблюдах вдоль асфальтированных дорог, пристально разглядывая вас через щель, оставленную для глаз в сахарском бурнусе — литаме, в несколько слоев обмотанном вокруг головы и прекрасно спасающем от горячего ветра и колючего песка. Литам — неотъемлемый атрибут мужского достоинства тарги. Он — нечто вроде официальной формы одежды. Литам необходим во время церемоний и торжеств, как галстук на европейском приеме. А белый верблюд — признак богатства, роскошный, царский подарок, лучшее украшение нехитрого хозяйства кочевника.

Неожиданно встреченные нами в пути туареги были типичными представителями своего народа. Один из них — светлокожий лысеющий старик с седенькой бородкой, острым, с горбинкой носом, другой — смуглый молодой человек в литаме, белых штанах и свободной белой рубахе, а третий — здоровенный чернокожий мужчина. На последнем было темно-синее бубу. Набросив на голову край бубу, он с интересом разглядывал наши дорожные аксессуары. Верблюды, презрительно от нас отвернувшись, смотрели куда-то в сторону и равнодушно жевали.

Володя Хренов давно мечтал сфотографироваться верхом на верблюде. Он искренне страдал оттого, что в пути нам не встречались никакие элементы хрестоматийной экзотики: ни гривастые львы, ни огромные черные кобры, ни слоны.

Увидев верблюда, Володя кинулся к нему, как к близкому Другу после долгой разлуки. Но забраться в высокое седло оказалось делом нелегким. Тогда Володя стал жестами объяснять туарегам, что хочет сесть на верблюда. Один из них отрицательно замотал головой и очень понятным взглядом выразил свое несогласие. Мы дали ему несколько сигарет, и тогда он, шлепнув верблюда по боку, что-то крикнул. Величавое животное с безграничным презрением покосилось на Володю, но, подогнув стройные ноги, все-таки опустилось на песок. Хренов взгромоздил свои сто с лишним килограммов на спину верблюду. Тот как-то недовольно хмыкнул. Туарег дал команду на подъем, верблюд дернулся, попытался выпрямить ноги и вдруг дико завопил, задрав к небу свою аристократическую морду и пытаясь сбросить тяжелую ношу. Тут раздался новый крик. Это уже был голос Хренова. Он кричал:

— Опускай! — Хотя его еще никуда и не поднимали, Володя пулей выскочил из седла.

Так и не удалось Хренову запечатлеть себя верхом на белом верблюде.

Несколько позже в Бамако я рассказал эту историю одному знакомому журналисту-туарегу как забавный дорожный анекдот. Я был уверен, что он посмеется вместе со мной. Но он, глядя куда-то поверх меня, серьезно и строго сказал:

— Верблюд кого попало не повезет.

НОЧНОЙ БРОСОК

Мы проезжали причудливые горы Хомбори, вытянувшиеся цепочкой отдельно стоящих справа от дороги гигантских столбов и тумб с плоскими вершинами. Если хороню присмотреться, то на некоторых из них можно было разглядеть жилища одного из племен народа догон, населяющего главным образом скалистое плато Бандиагара, расположенное юго-западнее тех мест, где мы находились. Украшение Хомбори — огромный каменный зуб, самая высокая точка Мали. Он возвышается на 900 метров над равниной Гурма, по которой мы ехали.

Нужно сказать, что нам сильно повезло с погодой. Стоял февраль. Сахельская жара приближалась к своему пику. Но в день нашего отъезда из Мопти харматтан затянул небо мглой из пыли и песка, через которую солнце едва пробивалось, и поездка была не такой изнуряющей, какой могла бы оказаться при ясном небе. Однако из-за этого мне не удалось как следует сфотографировать знаменитый зуб Хомбори. Его вершина совершенно растворилась в сероватом мареве.

Вскоре после Хомбори стало ясно, что придется включать второй, ведущий мост нашего УАЗика. Колеса глубоко погружались в песок. Тут и там виднелись следы буксовавших здесь до нас автомашин.

Пока возились с ключами, нас окружили женщины и дети. Они были почти голые. Весь их наряд состоял лишь из куска пестрой ткани. По характерным украшениям мы догадались, что эти женщины — фульбе. У большинства из них были тонкие черты лица.

И женщины и дети настойчиво повторяли одно и то же слово;

— Бонбон, бонбон![24]

Видимо, от проезжавших по дороге путников им изредка перепадали конфеты. Снова в ход пошли куски сахара и пустые бутылки из-под «Виттеля».

Кому-то достался мешочек на нитке с чаем «Липтон». Нас жестами попросили объяснить, что это такое. Мы также жестами показали, что мешочек следует опустить в воду. Нам так и не удалось изобразить горячую воду. Поэтому откуда-то появилась зеленая полиэтиленовая миска с простой водой. Мешочек бросили в воду, помяли пальцами, а затем все по очереди отпили из миски… На нас смотрели полными не то упрека, не то удивления глазами: не насмехаются ли белые люди, а если нет, то зачем они кладут эту штуку в воду, которую можно пить просто так?