Малина

По пути к отцу я встречаю группу студентов, которые тоже направляются к нему, дорогу я могу им показать, но не хочу очутиться у дверей одновременно с ними. Прижавшись к стене, я жду, пока студенты звонят. Открывает Мелани, на ней длинное домашнее платье, грудь у нее опять слишком большая и заметная, она бурно приветствует студентов и делает вид, будто всех помнит, она видела их на лекциях, и, сияя, сообщает: сегодня она еще фрейлейн Мелани, но это ненадолго, ибо она намерена стать госпожой Мелани. Никогда, думаю я. Тут она замечает меня, я испортила ей всю обедню, мы небрежно здороваемся, подаем друг другу руку, но так, что наши руки лишь слегка касаются одна другой и одна другую не пожимает. Она идет вперед по коридору, это уже новая квартира, и мне ясно, что Мелани беременна. В квартире стоит, понурив голову, моя Лина, на мой приход она уже не рассчитывала, ведь в этом доме ее называют Ритой, чтобы больше ничего не напоминало обо мне. Квартира огромная, однако состоит всего из двух комнат — одна совсем узкая, а другая большущая, такое деление восходит к архитектурным идеям моего отца, я эти идеи знаю, они здесь вполне очевидны. Среди мебели я вижу мою синюю софу с Беатриксгассе, и поскольку отец занимается благоустройством, я иду к нему в большую комнату. Отец, которому я излагаю свои предложения насчет софы и других вещей, меня не слушает, он расхаживает взад-вперед с дюймовой линейкой, измеряет стены, окна и двери, так как опять задумал нечто грандиозное. Я его спрашиваю, как мне поступить — объяснить ему сейчас устно или попозже письменно, какую расстановку я наметила, — что ему удобней. Он невозмутимо продолжает свое занятие и говорит только: «Я занят, занят!» Прежде чем уйти из этой квартиры, я кое к чему присматриваюсь: высоко на стене вижу смешное пернатое украшение: в нише, в красном свете, стоит множество чучел маленьких птиц, и я говорю про себя, какая безвкусица, эта всегдашняя безвкусица. Вкус — вот что постоянно нас разделяло. Всему виной его безразличие, безвкусица, эти два слова смешиваются в моем сознании, и когда Лина, которая позволяет называть себя Ритой, провожает меня к выходу, я говорю: «Безвкусица, здесь ни в чем нет вкуса, здесь безразличие во всем, и с моим отцом все останется без перемен». Лина смущенно кивает, тайком подает мне руку, а я хочу теперь набраться храбрости, я хочу и должна с грохотом захлопнуть дверь, с грохотом, как всегда захлопывал все двери мой отец, чтобы он тоже наконец узнал, что это такое, когда перед кем-то ЗАХЛОПЫВАЮТ ДВЕРЬ. Но дверь закрывается неслышно, я все еще неспособна ее захлопнуть. Я прижимаюсь к стене перед домом, не следовало мне приходить в этот дом, мне вообще не надо было приходить к Мелани, отец уже все там переставил, я не могу туда вернуться и не могу уйти, но я бы могла еще перелезть через забор, там, где очень густой кустарник, и в смертельном страхе я бросаюсь к забору, карабкаюсь вверх, это спасение, это было бы спасением, но наверху, на заборе, я застреваю, там колючая проволока, колючки под током в 100000 вольт, я получаю 100000 электрических ударов, отец пустил по этой проволоке ток, во все мои жилы бешено устремляется стая вольт. Я сгорела и умерла от неистовства моего отца.

Открывается окно, за ним — мрачная местность, окутанная туманом, и какое-то озеро, которое все уменьшается. Вокруг озера расположено кладбище, можно отчетливо разглядеть могилы, они разверзаются и на мгновенье из них выходят умершие дочери с развевающимися волосами, лиц их не различить, волосы у них ниспадают до кисти левой руки, правая рука у всех вскинута вверх и видна в белесом свете, они растопыривают восковые пальцы, колец на них нет, безымянный палец на каждой руке отсутствует. Отец заставляет озеро выйти из берегов, чтобы все скрыть, чтобы ничего нельзя было увидеть, чтобы женщины из могил ушли под воду, чтобы могилы ушли под воду; отец говорит: «Это представление: КОГДА МЫ, МЕРТВЫЕ, ПРОБУЖДАЕМСЯ»[75].

Когда я просыпаюсь, то вспоминаю, что уже много лет не была в театре. Представление? Не знаю никакого представления, не имею никакого представления, но какое-то представление наверняка было.

Малина: Ты всегда слишком многое себе представляла.

Я: Но в то время я вообще ничего не могла себе представить. А может, мы говорим о разных вещах: «представлять» и «представления» — не одно и то же.

Малина: Я хочу разобраться. Почему ты без кольца? Ты когда-нибудь носила кольцо? Ведь ты никогда его не носишь. Мне ты сказала, что для тебя невыносимо носить кольцо на пальце, носить что-то на шее, или на запястье, или, скажем, на щиколотках.