Мальинверно

Это все равно, что потерять еще несколько сантиметров плоти. Никогда, как в те дни, я не страдал от тяжести одинаковых слов и жестов, повторяющихся действий, одних и тех же. И тем не менее продолжал жить.

Мы ко всему привыкаем. К одиночеству, к боли, к смене лета и зимы, к медленному с виду течению времени, к друзьям, которые уезжают, к воспоминаниям, которые исчезают, к памяти, которая ослабевает, к влажному пятну на стене, к тишине на улицах, к ослепляющему летнему солнцу, к ностальгии, к грусти, к прошлой любви, к вкусовым рецепторам, не воспринимающим вкуса.

Мы привыкаем ко всему, даже к смерти.

Каждое событие, кажущееся невыносимым, когда оно происходит и разбивает нас в хлам, со временем, рано или поздно, встраивается в обычный порядок будней, утрата соседствует с бутылкой оливкового масла, отчаяние располагается среди рубашек в комоде, грусть прячется между книгами на полках. И даже смерть любимого человека – событие, которое, кажется, останавливает время, упраздняет завтрашний день, аннулирует будущее – смерть, кажущаяся нашей собственной смертью, нашим останавливающимся сердцем, даже она бледнеет и чахнет, становится скрипучей дверной петлей, вешалкой с закругленными крючками, затерявшимся носком, падающей звездой, которую видишь в последнюю минуту.

Мы привыкаем ко всему, даже к смерти.

44

Ябыл до крайности удивлен, когда через две недели после похорон Офелии, одним нескончаемым однообразным утром, встретился с Исайей Караманте.

– Астольфо! – сказал он и обнял меня. – Я здесь проездом. Съемки на Сицилии закончились, перед отъездом в Рим я решил сделать небольшой крюк, чтобы повидаться с вами.

– Отличная мысль, душевно благодарен.

Мы были похожи на двух старых друзей, может, мы ими и были.

Он рассказал мне про свою работу, справился, как идет моя, сказал мне, что легенда про Сциллу и Харибду отнюдь не выдумка, что пересекая пролив, он включил магнитофон и там – симфония голосов, людей, как уточнил он, погибших в кораблекрушениях.

– Жаль, что у меня нет с собою записи, вы бы своими ушами услышали.

Он повторил эту фразу несколько раз, словно не мог набраться духу продолжить. Наконец, решился:

– Но по-настоящему я вернулся сюда по другой причине.

Я посмотрел на него с живым любопытством.

– Помните, когда Офелия попросила записать голос ее матери?

– Помню, конечно.

– Кстати, как она поживает?

Он задал вопрос тревожным голосом, как будто уже что-то знал.

Я опустил глаза, изо всех сил стараясь скрыть замешательство.

– Ничего, бывает не так часто, как раньше, а так все в порядке.

– Это важнее всего! В тот раз мне не повезло, но я вам, кажется, говорил, что в последующие дни оставлял аппарат звукозаписи у могилы ее матери, как всегда надежно закамуфлированный. И фортуна мне подсобила.

Он вынул из кармана пиджака кассету с пленкой.

– Это – вам. Я специально приехал, чтобы передать. В знак благодарности за все. Я уверен, что вас это заинтересует.

Обычная музыкальная кассета. Я взял.

– По правде говоря, порой записываются не только голоса мертвых.

Он улыбнулся.

– Мне пора, это наша последняя встреча.

Он пожал мне руку и ушел.

Я застыл, смотрел, как он удаляется из моей жизни, на этот раз с ощущением вечности.

Взглянул на кассету. Ни дома, ни в библиотеке не было кассетного магнитофона. Я вспомнил, что на полке в покойницкой хранится старый кассетник в прозрачном футляре, рядом с песочными часами с прахом Чиро ди Перса. На футляре лежал слой пыли. Не было электрического провода, и ячейка для батареек была пустая.

Я отправился домой, вынул из радио на кухне все батарейки, вставил их в магнитофон и нажал на красную кнопку. Втулки закрутились. Я вынул кассету из коробки, вставил, чтобы прослушать. Пленка завертелась. Запись не совершенная, с помехами, однако прослушивалась. Вначале разнообразные шумы природы, я их уже слышал на других записях Караманте, и вдруг, неожиданно человеческий голос, чистый, ясный, который ни с чем нельзя было спутать.

Голос Офелии.

Я вздрогнул. Представил, как, стоя перед могилой Эммы, она отчетливым голосом произносит эти слова, напоминающие мысли вслух, исповедь, молитву. Закрыв глаза, пытался представить ее лицо, ее выражения, жесты – не удавалось, я ужаснулся при мысли, насколько быстро мы забываем, как выглядят люди.

Спасибо Караманте, по крайней мере благодаря ему не исчезнет, не утонет в реке забвения ее голос, благодаря ему со мной навсегда останется голос любимой женщины. Я столько раз прокручивал эту пленку, что выучил наизусть каждое ее слово, интонацию, паузу, каждый сдавленный всхлип:

Все подготовлено. И я готова. Собиралась уже отказаться от своего обещания и отдаться жизни и тому мужчине, которого ты знаешь и которого я хотела получше узнать, Астольфо, смотрителю мертвых, который умеет говорить и с сердцами живых.