Мальинверно

Приезжий опустил глаза, и я представил, как он взвешивает «за» и «против». С одной стороны, сохранить все в тайне, с другой – ответить неблагодарностью за оказанную услугу и, главное, за доверие.

И вдруг неожиданно протянул мне тетрадь.

– Взгляните сами.

Я ожидал увидеть портреты, рисунки, самое большее – стихи, рассказы, отрывки из дневника, но обнаружил самое минимальное – указание времени, температуры воздуха, наличие или отсутствие ветра, краткое описание места и ряд непонятных мне аббревиатур.

– Тут нет ничего особенного, – сказал я, возвращая ему тетрадь.

– А вы чего ожидали?

– Я уже говорил, я думал, что вы – художник, поэт, последователь кладбищенской поэзии, Фосколо, для лучшего понимания, ищущий на кладбищах вдохновения под музыку, которую вы слушаете, вернее, под звуки, как вы сами сказали…

– Вы не представляете, друг мой, какими и сколькими звуками наполнен мир. В эту минуту, когда нам кажется, вокруг стоит тишина, на самом деле нас окружают сотни звуков, которые мы не в состоянии услышать.

Он посмотрел на часы.

– Мне пора, иначе пропущу автобус.

Он поднялся, пожал мне руку и снова поблагодарил.

– Мы все говорим да говорим, но вы мне так и не сказали, чем занимаетесь.

– Скажу, всему свой час, и тогда, друг мой, вы все поймете… – сказал он и, выходя, задал мне вопрос:

– Вы ухаживаете за мертвыми, вы верите им?

20

Между двумя точками можно провести одну и только одну линию.

В поисках хоть какой-нибудь зацепки, которая вывела бы меня к установлению личности Эммы, я обшарил все уголки покойницкой и склада, просматривая все обрывки бумаги, завалящие документы, но ни один из них ее не касался.

В ящичке для инструментов под одной из копий плана кладбища и прочих бумаг я обнаружил старую топографическую карту Тимпамары и относящихся к ней территорий, составленную, судя по чернильным пометкам, во время расширения кладбища в сторону юга.

Мне казалось, что рассматривая ее, я будто открываю новый для себя город, совершенно не похожий на тот, по которому мы колесим ежедневно, и подумал, что было бы неплохо время от времени смотреть на географические карты мест нашего обитания.

Поискал на ней основные точки моего существования, кладбище и библиотеку, чтобы посмотреть, как они выглядели с высоты, рассмотреть их форму, окружающую их паутину переулков, маршрут моего перемещения между ними.

Между двумя точками можно провести одну и только одну линию: это было одно из немногих правил математики, которые я помнил наизусть со школьной скамьи, запоминающихся тем, что являются абсолютной и, в этом смысле, пугающей истиной. Я представил линию, объединявшую те две точки, как линию жизни, как линию судьбы, начертанную на ладони.

Немного дальше, в западной части города, находился комбинат по переработке макулатуры: если бы я проложил прямую между двумя своими основными точками, то он оказался бы на ней. Это топографическое совпадение показалось мне пророчеством, предсказанием, чародейством. На самом деле библиотека появилась позже, посередине между местом, где заканчивалась жизнь книг, и тем, где заканчивалась жизнь смертных, словно она была перевертышем: она помогала выжить, сохраняя и тех, и других.

Среди этих трех точек моя жизнь с виду разворачивалась между кладбищем и библиотекой, но это, однако, не так: я, Астольфо Мальинверно, обязан перерабатывающему комбинату своей жизнью и, значит, я тоже ему принадлежал.

Мой отец работал на этом предприятии, на складировании макулатуры: он указывал грузовикам с полными кузовами бумаги, у которой свалки им разгружаться, руководил первым этапом переработки: подачей утильсырья на ленточный конвейер, по которому оно поступало в цех, где другие рабочие занимались его сортировкой.

Мальчишкой я приходил к нему на работу и помню – он всегда стоял на вершине бумажной горы: я старался пробыть с ним как можно дольше, а когда он отправлял меня обратно, то давал с собой страницу для мамы, которую я прочитывал по дороге домой, и всегда там были стихи или рассказы про любовь. Их жизнь тоже казалась позаимствованной из книги, потому что благодаря тайному сговору между «Неистовым Орландо» и засохшим дубом моя мать влюбилась в моего отца Вито Мальинверно.

Она собралась в деревню Дзиофро́ в простой крестьянской одежде. Вдруг слышит, кто-то стонет, и видит – это Вито Мальинверно, сын донны Розарии Капистра́но, который от боли катается по земле, рядом с ним лестница, большая дубовая ветка и механическая пила.

Когда Катена увидела пострадавшего, она почувствовала в груди как бы призыв к милосердию, тронувший ее сердце, подбежала со словами:

– Вы поранились? Можно я вам помогу?

Но он продолжал кататься по земле и стонать.

Тогда она наклонилась, положила его руку на шею, помогла ему подняться и усадила на валун.

Увидела его окровавленную руку. Осмотрелась вокруг, набрала пучок тысячелистника и приложила к ране, чтобы остановить кровотечение.

– Эта трава останавливает кровь, скоро увидите.