Мальинверно

Сориано приостановился, огляделся вокруг, кроме него, никого рядом не было: значит, звали именно его. Он приблизился, девушка тем временем опустила глаза. Жених, продолжая смеяться, взял его под руку, как близкого родственника, и подвел к гостям. Не доходя метра два, он отпустил его и велел приблизиться к своей невесте, подозвал фотографа и движением пальцев показал Марчелло, что это для фотоснимка: он просил его сняться с невестой, чтобы показывать друзьям как итальянскую реликвию. Невеста не решалась поднять глаза, она словно извинялась, подчиняясь дурацкому капризу, как подчинялась своей судьбе, растоптанной, как цветок вишни, лакированной туфлей богатого дурака. Жених подтолкнул его к ней и отошел, наблюдая, как фотограф наводит фокус. Тут подоспел еще один из гостей с «Полароидом».

Марчелло не знал, что делать. Он не хотел показаться неучтивым, но, самое главное, не хотел унизить девушку, которая тем временем приблизилась к нему, следуя грубым понуканиям жениха. В ту минуту их взгляды впервые встретились, словно в свете, льющемся из-за алтарного образа. Для Марчелло это был запоминающийся миг. Он никогда еще не видел столь кроткого и невыносимо грустного взгляда, а тело ее казалось легким, как пушинка, – сядь она на ветку вишни, та бы под ней не прогнулась. Он тоже опустил глаза, а когда их поднял, девушка ему улыбнулась – улыбка ее казалась последним призывом тонущего человека. Он тоже улыбнулся в ответ. На нем был темно-синий костюм, вполне подобающий для свадьбы. Девушка взяла его под руку, и Марчелло почувствовал, как волна притяжения прошла сквозь его мышцы, кости и кровь.

Жених-японец что-то сказал: девушка прижалась боком к итальянцу, который, повинуясь внезапно вспыхнувшему желанию, обнял ее за талию и положил ладонь на ее лобок. Послышались щелчки фотографа. В ту минуту Марчелло испытал неизвестное ему дотоле чувство, которое не испытывал даже в день своей женитьбы: странно сказать, но он почувствовал, будто это и вправду день его свадьбы, будто две противоположные части света сошлись и появилась новая человеческая монада. Он не хотел от нее отрываться, и она позволила ему держать ладонь на интимном месте сверх приличия долго, словно это было последнее прикосновение счастья, которое дарила ей жизнь. Будь их воля, они стояли бы, прижавшись друг к другу, вечность.

Когда жених их разъединил и, схватив ее за руку, направился к гостям, Марчелло почувствовал себя нагим – у него грубо отняли лучшую его часть. Ему хотелось ее остановить, но она, как во сне, удалялась. Он слегка уже ощущал себя вдовцом, не знавшим до тех пор любви. Да, мы, увы, так устроены, полагаемся на свой опыт и думаем, будто всю жизнь знали, что такое любовь, дружба, боль, давали этим чувствам названия, которые мы слышали, читали, которые воображали себе, но вдруг происходит нечто, говорящее нам, что это суть пустые слова; то, что мы называли любовью или болью, было лишь промежуточными ступенями, и мы удивляемся жизни, искаженной словами, и после долгих лет мистификации осознаем, что ничего из называемого этими словами мы так и не прожили.

В то короткое мгновение, когда оторвавшийся с ветки цветок кружился в воздухе, Марчелло понял – то, что он называл любовью всей своей жизни, любовью не было, и когда он увидел удаляющийся свадебный кортеж, то почувствовал, что увязает в черной липкой жиже. Потеряв цветок, он впервые почувствовал одновременно счастье любви и боль потери.

От группы гостей отошел человек с «Полароидом», приблизился к нему и протянул фотографию. Архитектор посмотрел на нее, это было реальное отражение произошедшего. Он держал снимок благоговейно, как реликвию, в то время как единственная любимая им женщина шла навстречу своей судьбе – судьбе растоптанного цветка, а сквозь ветки вишен лил озаряющий свет, и крылья разводного моста поднимались. На этом снимке была изображена пара влюбленных, празднующих свою свадьбу.

Он посмотрел на поворачивающий за угол кортеж, и в эту минуту невеста оглянулась; в глазах ее была грусть вдовы, недавно потерявшей мужа, она лучезарно ему улыбнулась, словно говоря: прощай, мой обетованный, помни меня навечно, так же поступлю и я. Сердце Марчелло сжалось в комок, он снова взглянул на снимок, а потом бережно положил его во внутренний карман пиджака. Прощай, обетованная моя.

Он наклонился, захватил пригоршню опавших лепестков и пошел своей дорогой.

В дальнейшем он признался своему ближайшему другу, что в тот раз впервые почувствовал себя женатым. А поскольку у любимой должно быть имя, он назвал ее Сакурой, как японскую вишню, под сенью которой они сочетались. Каждый раз, когда он смотрел на фотографию, он был уверен, что Сакура в эту минуту думает о нем, поскольку любить можно по-разному.

С тех пор каждый спроектированный им мост приводил его в состояние грусти, потому что мосты не только объединяют то, что разъединено, но и напоминают, что они – суть иллюзия и что мы – лишь плавающие острова в океане.