Мальинверно

Так погиб молодой Федор, по причине непролившегося дождя, заставившего Николая выехать спозаранку в поля, из-за долгого, повторяющегося поцелуя, нерасторопного официанта, капли кофе, пролившейся на рубашку, окровавленной мошки, наверное, комара, и кто скажет, знал ли Федор, что мошкара – это самые быстрые из всех летающих насекомых, например, мокрецы производят тысячу взмахов крыльями в секунду, – тысячу в секунду, – так что, глядя на них, кажется, будто они неподвижны, и когда Николай подошел, то увидел, что голова Федора лежит на краю дороги, что он мертв и столь красивый, что казался живым.

На следующий день вся Тимпамара собралась на отпевание.

Я вывесил на двери библиотеки объявление и тоже пошел туда. Там я снова увидел черного пса; он вошел в церковь с похоронной процессией и улегся, свернувшись в клубочек, у катафалка с гробом; никто его не прогонял. Где он находился между одним отпеванием и другим, никому не известно. Он стал принадлежностью похоронной церемонии Тимпамары, и кому-то даже в голову пришло дать ему кличку. Придумал ее Сергей Чессанити, работавший на комбинате и собиравший русские книги, рассказы, романы и вообще все русское, поскольку был сыном простого солдата, отправленного в Россию с Итальянским экспедиционным корпусом под командованием генерала Франческо Дзингалеса и пропавшего без вести, может, погибшего при осаде Петриковки.

Когда он увидел пса, то сказал друзьям, пришедшим на похороны и сидевшим на ступеньках церковной лестницы, гляди-ка ты, Каштанка явилась, которую он произнес, как прочитал в названии: Качтанка, и это слово, неизвестное многим, понравилось всем, ибо что, в сущности, должны делать слова, как не нравиться, даже если ничего не значат.

С тех пор черного пса стали называть этим именем, некоторые коверкали его, и за исключением небольшой части злоязычников, пытавшихся распускать слухи, будто это пес от дьявола и влечет за собою смерть, все жители Тимпамары стали обходиться с ним, как со своим ближним.

Он улегся под гробом Федора Диаманте, а Маргарита в окружении подруг билась в истерике.

Когда в последнюю минуту Марфаро стал закрывать крышку гроба и лицо Федора исчезло навеки, Маргарита вскрикнула и лишилась чувств.

Я видел и раньше, как близкие теряют сознание в последнюю минуту, когда захлопывается крышка гроба. Это было не в первый раз, но доселе матери и отцы оплакивали своего ребенка, и когда они теряли сознание, это как бы скрепляло печатью перевернувшийся порядок мер и свидетельствовало о нарушенном порядке цифр и правил, и мне казалось естественным, когда это происходит при похоронах сына, но чтобы лишалась чувств невеста, – такое я видел впервые, ведь их не связывало кровное родство, а всего лишь сердечные узы. Дело в том, что я не верил, будто все пары в Тимпамаре, которые уже поженились или еще гуляли, взявшись за руки, и рожали детей, что все они по-настоящему влюблены друг в друга, ибо часто верх берет обычай, страх одиночества, нужда приноравливаться, ибо, как говорится, голодный и от камня откусит. А потом, мужчины до того тюфяки, что порой хватаются за первую встречную юбку и считают себя состоявшимися людьми.

Настоящие любовные романы бывают только в книгах, думалось мне, либо их можно воображать, что примерно одно и то же, и они должны оставаться нетленными, как святые реликвии в усыпальницах, как любовь Дон Кихота к Дульсинее, как любовь Вертера, Ортиса, как моя любовь к Эмме. А Маргарита лишилась чувств и ее вывели, в то время как гроб суженого перенесли в кладбищенскую покойницкую перед днем погребения.

Любовь людей, которых я встречал ежедневно, казалась мне лишь возвышенной формой приспособления, безобидной добродетелью хамелеонов, но Маргарита лишилась чувств, доказав, что среди бесконечных комбинаций сердец какая-то складывалась и работала, ибо и постороннего, не связанного кровными узами, иногда можно любить как родного, как сына, естественно и вечно.

В ту ночь я спал мало и плохо. Слезы Маргариты меня сразили, вдобавок в ту ночь дул сумасшедший ветер, словно протестуя против невзгод людей.

Ни чтение меня не отвлекло, и даже понимающий взгляд Эммы не успокаивал. Несколько раз я вставал с кровати выпить воды, сходить в туалет, проверить, надежно ли заперты окна.

Казалось, что сирокко в паре с западным ветром сотрясают не только деревья, но и что-то как будто во мне – я не мог понять, что меня беспокоит.

Легче не становилось, я вернулся в постель, погасил свет и стал ждать, когда придет сон.

Проснулся ни свет ни заря в том же тревожном состоянии духа, поэтому отправился на кладбище на час раньше.

До ворот все было в порядке, но в покойницкой дверь была распахнута настежь. Может, я забыл ее плотно закрыть, а ветер довершил мою работу?

Я никогда не запираю ее на ключ, чтобы души усопших могли покидать ее, когда им заблагорассудится, но мне бы и в голову не пришло, что ее откроет живая душа.