Малюта Скуратов. Вельможный кат

Кровеносную ткань моего романа иногда разрывают полемические вставки, но без них не обойтись. Отечественную историю и литературу губит политика. Вот почему боль, которую автор и его читатель, — а я вижу своего читателя, и образ его вполне осязаем, — ощущают от этих рваных ран в прозе, становится неотъемлемым чувством в драматическом процессе познания и воскрешения прошлого. Форма современного, романа предопределяет подобное расширение и продвижение в глубь традиции. Традиция — живой зеленый побег!

IX

Огромная толпа московского черного люда, как девятый вал невиданного этим людом далекого моря, катила за гробом, когда его несли на руках в Девичий Вознесенский монастырь. Август в наших краях не изнуряющ. Прохладное дыхание осени делает лучи солнца ласкающими и менее жесткими. Именно в такой день, если уж суждено, должна была быть предана земле женщина, которой предназначалась Богом роль утешительницы страстей супруга. Подозрительный от природы, но всегда не без оснований, обделенный любовью с младенчества, свидетель кровавых распрей и диких забав, отягощенный бременем власти и людской завистью, обложенный, как волк, с разных сторон литовцами, поляками, немцами и ливонцами на западе, а на востоке татарскими племенами, он хоронил сейчас горькие надежды, которые связывал с семьей. Он еще не знал, кто отнял у него счастье. Быть может, какую-то роль сыграла и приживалка Адашева Мария Магдалина. Не исключено, что она усугубляла психологически болезненную атмосферу двора, пугая Анастасию всякими слухами и бреднями. Ведь царице угрожали с первых дней появления в кремлевских покоях. Даже гонимый старец Максим Грек пытался использовать ее положение с политической целью. Он напророчил смерть первенца. Какой простор для гибельных душевных смятений! Какой простор для торжества темных сил!

Дворцовая стража пригоршнями раздавала милостыню, но никто ее не желал брать. Скорбь и деньги — вещи несовместимые. А народ искренне скорбел. Он всегда нуждался в заступничестве, он искал очень часто там, где не мог его получить. Однако легенды и мифы о вечной справедливости облегчали эту невероятно трудную и жестокую московскую жизнь.

Государя поддерживали под локти. Сам он не был в состоянии идти. Горе выглядело неподдельным. Он рвался из рук братьев, падал наземь и раздирал черные одежды.

Бояре шептались и недовольно качали головами, словно предощущая, что за опустошительной бурей ясные дни не наступят. Митрополит Макарий, хорошо изучивший характер молодого государя, жалея оставленных сирот и понимая, какой рок навис над несчастливой семьей, все же пытался успокоить Иоанна, взывая к его разуму.

— Со смирением испей чашу сию! — восклицал он, протягивая ладони к Иоанну. — Христианские заповеди и мужество государя пусть укрепят сердце твое. Будь тверд ради потерявших мать детей и ради всех нас. Народ видит в тебе последнюю надежду.

Ах, надежды, надежды! То единственное и малое, что осталось и у народа и у государя.

Светлое лицо Анастасии плыло над головами, обращенное к бездонному небу. Мягкие при жизни черты лица, скованные смертью, внезапно разгладились и застыли в загадочной милой полуулыбке. Она одна ведала, что унесла с собой. А Малюта шел в стороне от шествия, внимательно вглядываясь в угрюмо нахмурившихся князей и бояр, и по выражению лисьих физиономий и сверкающих золотом, несмотря на траур, фигур старался проникнуть в то, что кое-кто стремился скрыть.

Соперники и конкуренты

I

Басманов при кремлевском дворе давно играл первую скрипку. Без совета с ним Иоанн не принимал никакого решения. А ведь путь боярина к царскому сердцу тоже был долог и неровен. Особенно они сдружились, как ни странно, после словесной стычки. Обсуждали, кого послать в Ливонию.

— Петра Шуйского, — сказал Басманов. — Хитер и изворотлив. Спешить не любит. Там как раз такой нужен.

Иоанн саму фамилию Шуйских не переносил, хотя воеводу князя Петра Михайловича держал при себе и жаловал по случаю.

— Что, калачи за столом у Шуйских слаще были? — вырвалось у царя почти непроизвольно, однако с намеком на старинные события, когда лет десять назад Алексей Данилович помогал суздальским князьям грубо оттеснять от трона бояр братьев Воронцовых.

Басманов не промолчал, а, прямо глядя в очи государю да вдобавок усмехаясь, отразил выпад:

— Я о твоей пользе пекусь, царь! Я тебе служу…

И Басманов недоговорил. Но Малюта знал окончание фразы.

— Не Московской державе я служу, — не раз повторял Басманов, — но помазаннику Божьему государю нашему Ивану Васильевичу.

После той почти забытой схватки Иоанн на заседаниях Боярской думы появлялся в окружении трех-четырех человек, причем ближе остальных к нему находился Басманов. Боярин не боялся и речи произносить поперек Иоанновым: