Малютка

Малютка никогда не покидала ферму и не видела ничего, кроме окружавших ее полей, — или не помнила этого, — поэтому горы, вздымавшиеся вдоль ведущей к Мадриду трассы, пугали ее. А еще она никогда не ездила с такой скоростью. Ее пристегнули ремнем безопасности, проходившим наискосок по груди, но она все равно вцепилась в подлокотники заднего сиденья. Хулио иногда катал ее вокруг дома на красном фургоне. Так ее жизнь и шла — по кругу. Антон, Хулио, Касимиро, Серафин и она. Свиньи. Кошка. Иногда еще женщины в подвале. Гостьи. Их смерть и превращение в еду, чтобы круг начался заново. А теперь он разорвался, и жизнь напоминала болтающийся кабель под высоким напряжением. Малютке было непросто осмыслить то новое, что окружало ее в этой жизни.

Люди.

Скорость машины.

Здания, возвышавшиеся, как фантастические замки, на окраине города.

Слова. Столько новых слов, что запутаться можно.

Взгляды. В семье на нее никогда так не смотрели. Конечно, на ферме они были семьей. А что ей хотели сказать сейчас, опуская глаза и странно кривя рты?

Еда. Мясо.

Когда она говорила об этом, они отводили взгляд. Она и сама так делала, когда Антон сердился. Когда кричал и становился сумасшедшим, как Серафин и Касимиро. Она смотрела в другую сторону, потому что боялась его.

Они что, боялись ее?

Кошка в машине нервничала не меньше хозяйки. Ее шерсть вставала дыбом от городского шума. От миллионов автомобилей, огней и людей.

Малютка видела города по телевизору, и море тоже видела. А еще детей, самолеты, школы и больницы. Но в ее прежней жизни всему этому не было места.

Прежде чем наступила ночь, на девочку обрушилось множество впечатлений. Люди в белых халатах вымыли ее и укололи шприцем в руку, чтобы взять кровь. Ее окружал бескрайний город, как раньше окружали поля. В здании, похожем на школу, ей постоянно улыбалась какая-то женщина. В соседних помещениях были дети. Мальчики и девочки то играли, то кричали, то смеялись, то плакали. Как будто с ума сошли. В белой комнате были кровать и стол. На такой мягкой и чистой постели Малютка никогда не сидела.

Ей вымыли голову, подстригли ногти, подарили новую одежду — штаны и футболку. Они пахли цветами, но она скучала по своему ситцевому платью. Оно было красивее.

Как только они пришли в белую комнату, кошка, уставшая не меньше Малютки, свернулась клубочком на подушке и уснула.

Вопросы. Сотни вопросов, на которые она не знала, как отвечать. Куда мог поехать Хулио? С тобой делали что-то плохое? Антон твой папа? Кто твоя мама? Почему ты помогала Ческе сбежать? А другим женщинам ты помогала?

То, что раньше было хорошим, теперь вдруг стало плохим.

«Они просто шлюхи», — сказала она женщине, писавшей что-то на бумажках, и та возмущенно вытаращила глаза. А вот Антон бы ее похвалил. «Свиньи чистоплотнее, чем они», — заметила она по поводу Касимиро с Серафином и объяснила, что Хулио сейчас добавил бы: «Касимиро и Серафин даже срать в унитаз не умеют». А они бы рассердились, но не из-за слов Малютки и Хулио, а из-за того, что над ними смеялись. Они бы почувствовали это и стали гоняться за ней, пытаясь ударить, но быстро запыхались. Они были такими толстыми, с трудом могли бегать. Сидевшая рядом с ней женщина спросила, били ли их самих. «Один раз Антон разрешил мне ударить их ремнем. Они съели корм Кошки».

И снова записи на листочках. Она устала. Ей хотелось спать. В комнате, вдали от городского шума, ей не было страшно. Но вопросы не прекращались.

— Я говорила Ческе, что не хочу знать, как ее зовут. Мне не нравятся вещи, у которых есть имя.

— Но с ней получилось по-другому. Почему?

Опять пришла та женщина, которая на ферме угрожала Кошке. Малютка тогда так испугалась, что показала им, где Ческа. Женщина говорила, что они были подругами. Она что, сердится на нее за то, что Ческа умерла?

— То, что происходит в доме, остается в доме, — повторила Малютка свою мантру.

— Дома уже нет. Понимаешь? Ты больше не вернешься туда, больше не увидишь ни Антона, ни остальных.

Малютка представила себе, что они мертвы, как свиньи в дни забоя. Или как женщины после того, как Антон спускался в подвал, чтобы с ними побыть.

— Что Антон делал в подвале?

— Он не разрешал мне смотреть. Вот Касимиро и Серафину было все равно. Они разрешали.

— И ты ни разу не подглядела?

Малютка виновато отвела глаза. Женщина снова повторила, что девочку никто не накажет.

— Один раз, с той, которая была перед Ческой. Она все время плакала.