Мало избранных

Владыку и вправду обременяли многочисленные дела в Монастырском приказе. При Петре Алексеевиче приказ в первую очередь занимался сбором податей с монастырей и церковных вотчин: государю были нужны деньги, деньги, деньги. Богатством своим церковь превосходила все губернии, и царь неутомимо тряс церковь, будто яблоню по осени. Ведомости Монастырского приказа отсылались в Сенат и Ближнюю Канцелярию государя, а распоряжения приказа для губернаторов были приравнены к распоряжениям Сената. Однако сибирские владения – не суздальские и не московские, они почти не приносили дохода, и владыка Филофей терпеливо боролся за то, чтобы его храмы и обители вписали в Ружную книгу – табель церковных заведений, которые состоят на руге – государевом жалованье. Над этой книгой приказ корпел уже лет десять, но работе и конца-краю не было видно. Владыка справедливо опасался, что во имя сокращения казённых истрат крючкотворы Монастырского приказа повыбрасывают сибирских попов и монахов из Ружной книги: Сибирь далеко, жаловаться оттуда трудно.

Командовать Монастырским приказом государь поручил графу Ивану Лексеичу Мусину-Пушкину, ныне сенатору и тайному советнику. Вместо платы за труды Ивана Лексеича наградили сельцом Образцовым из владений Евфимьева монастыря в Суздале. Приказ гнездился в Кремле на Патриаршем дворе, где прежде был Патриарший разряд. В трёхсветных белокаменных палатах, возведённых ещё для патриарха Никона, сидела и скрипела перьями сотня секретарей, канцеляристов, подканцеляристов и копиистов.

Дворец князя Гагарина стоял на Тверской, и от него до Кремля было совсем недалеко. Пока владыка пропадал в Монастырском приказе, Пантила ходил гулять в Китай-город или на Арбат. Хотя князь Гагарин и гордился тем, что после пожара отстроил Москву заново в камне, она всё равно была деревянной. Этот огромный русский город бесконечно изумлял Пантилу. Сколько тут всякой зелени – берёзы, липы, вербы, кругом малина. Раздвигая деревья, громоздились, расползаясь пристроями, просторные причудливые терема со стеклянными окнами, высокими кровлями, висячими гульбищами, крылечками, наличниками и резьбой. Часовни с маленькими луковками. Колодцы. Бревенчатые вымостки улочек. Кабаки с коновязями. Амбары, амбары и амбары. Небольшие и кудрявые кирпичные церковки, то белые, то красные. Бегучие тени листвы на траве и лёгкие облака в ярком синем небе. Лошади, телеги, бабы, детишки, собаки, татары в халатах, гуси, приказные в мундирах, солдаты, купцы, попы в рясах и мужики в армяках. Здесь пахло печным дымом, медовухой, навозом, черёмухой и свежими калачами. В Москве Пантила не почувствовал себя чужим. Тут всё было как-то радушно – пусть и небрежно, впроброс, невнимательно. Сытый и довольный город был занят собою, своей сложной жизнью, и гостей принимал свысока, из любезности, но Пантиле этого хватало: он не привык к уважению русских.

Другое дело – Кремль. Пантила почти с ужасом взирал на его багровые башни с шатрами и зубчатые стены. В очертаниях Кремля, в его жёстких гранях и крутых округлостях, в длинных глухих протяжённостях и остриях углов Пантила ощущал потаённое движение, торжественную готовность в любой миг нанести удар, сокрушить и раздавить тяжестью. Узкие бойницы смотрели надменно и безжалостно – в человеке они видели только цель для ружья. «Ласточкины хвосты» и окошки-«слухи» на кровлях напоминали уши насторожённых волков. Малые «рядовые» башни проседали под весом своих ярусов, точно их одели в бронированные колонтари. А подступы к Кремлю перегораживали рвы с мутной водой и земляные бастионы с пушками.

Зато храмы Кремля были как сети, в которых запуталось солнце. Вокруг Соборной площади, на которой Пантила дожидался владыку, всё было белое, будто берестяное. Узорчатые стены по-девичьи играли отсветами.

– В таких больших церквах Христос очень сильный, да? – задумчиво спросил Пантила у Филофея. – Здесь каждый день его чудеса?

– Не каждый день, – улыбнулся владыка, – но порой случаются.

Пантила вспоминал свой бедный Певлор на берегу огромной Оби.

– Если бы у нас часто были чудеса, мы бы все быстро поверили в Христа, – сказал он с лёгкой завистью и сожалением.

– Чудо там, где вера, а не вера там, где чудо.

– Но ведь нам всё равно не построить такие же церкви.

– Не в храмах дело, Панфил, – Филофей положил руку Пантиле на плечо. – Я ведь не из гордости хотел, чтобы ты увидел московские церкви. Не из превосходства моего народа над твоим. Я хотел, чтобы ты понял, какая сила таится в вере. Как много можно сделать, когда веришь всей душой. А господу любой храм дорог. Даже если это простая изба с крестом на крыше.

– Теперь я знаю, почему вы, русские, так упрямо тащите Христа в наши леса. Вам надо, чтобы у нас была такая же сила, как у вас.

– Иметь и не дать хуже, чем украсть, – согласился Филофей.

– С таким богом русский царь всех победит.

Филофей рассмеялся.

– Даже не знаю, что ответить. Бывало, и царь плакал от бессилия.

– Значит, русский царь не похож на того весёлого князя, который приходил? – с надеждой спросил Пантила.