Мало избранных

– Исповедуйся владыке, – попросил он. – Владыка поможет. Он идолов в тайге валит, он не боится князя мира сего.

– Никонианского священства не приемлю, – прошептала Епифания.

– Ну до того ли тебе? – взмолился Семён. – Ты у беса в когтях! Он наш двор копытит! Хочешь душу спасти – так хватайся хоть за соломинку!

Епифания склонила голову и заплакала. Она же от всего отступалась. От светлого инока с Сельги, от надежды своей, с которой брела в кандалах в Сибирь, от очищающего огня в Чилигино, от древлего завета…

Филофей пришёл заполночь. Семён снял с него ямщицкий тулуп, и Филофей положил на печной бок замёрзшие ладони. Епифания затравленно смотрела на владыку из угла, прячась в тени.

– Ты, Семён, на улице подожди, – велел Филофей. – Так лучше будет.

Филофей сел на лежак и похлопал ладонью рядом с собой.

– Иди сюда, – позвал он.

– Не пойду.

– Ну, оттуда говори, – согласился владыка. – Грешна?

– Грешна, – проскрежетала Епифания, будто разматывала спёкшуюся в ком, заржавленную цепь. – Я воровала. От нужды брала, но чужое.

– Грех, – с сожалением кивнул Филофей.

– Я в блуде жила. А звали моих полюбовников…

– Богу именуй, не мне, – перебил Филофей.

Епифания осеклась. Она глядела на этого священника с ненавистью – он вскрывал все раны души.

– Я гневалась – до тьмы в глазах, – медленно распаляясь, продолжила Епифания: пускай никонианский прихвостень хлебнёт страха божьего, как она хлебнула, авось поперхнётся. – Я любила без памяти. Я пять лет в расколе, я священство отрицала, от мирян таинства приемлела, царя лаяла! Я в гордыне над всеми вознеслась и отвратилась от того, кто мне добра желал!

– Грех, – подтверждая, опять кивнул Филофей.

– Я человека убила! Я себя своей рукой хотела смерти предать!

– Грех. А ещё что?

– Мало тебе? – закричала Епифания. – Коли хватит, так отпускай!

– Дьявола видишь? – спокойно спросил Филофей.

Епифания задохнулась.

– У-хо-ди! – вкладывая весь гнев, утробно прошипела она.

– Сокрушается ли душа твоя? – спросил Филофей.

– Сокрушается, – с мукой выдавила Епифания. – Уходи, не то убью!

Филофей вздохнул и поднялся.

На улице к владыке бросился Семён. Он так и не застегнул полушубок, однако не чувствовал ночного холода. В тёмном небе над мастерской мелко крошился иззубренный звёздный лёд. Двор сверкал ровной белизной.

– Горько мне говорить тебе это, Сеня, – Филофей, глядя в сторону, поднял воротник тулупа, – но женой твоей ей не быть.

– Почему? – Семён искал глаза митрополита.

– Хочешь спасти её – отдай в монастырь, даже против воли. Её душа на волоске над пропастью висит. И дьявол от неё не отступится.

Семён стащил шапку и мял в руках.

– Я матушке Ефросинье передам, чтобы она приняла твою суженую в обитель на покаяние. Ежели ты привезёшь её, конечно.

Владыка похлопал Семёна по плечу и, сутулясь, пошагал к воротам.

Семён в отчаянье распахнул дверь подклета.

Подклет был озарён неровным красным светом, словно от углей в печи, но свет не казался тёплым и мягким – он был каким-то прогорклым, грязным, перекалённым. За столом, будто вечеряя, сидели Епифания и Авдоний. Глаза Епифании зияли темнотой. Однако Семён ничуть не испугался мертвеца. Слова владыки означали, что всё, чего Семён боялся, уже свершилось. Чем же ещё может угрожать ему адское исчадие? Горшки переколотить?

– Снова ты? – с презрением спросил Семён. – Снова терзать явился, бес?

– Я не бес, – Авдоний с мрачной важностью покачал головой. – Я ангел возмездия. И я не к ней прилетел, а к тебе.

– Зачем?

– Судить тебя.

– За что? – едва не засмеялся Семён.

– Ты её с райского порога украл. Ты её миром соблазнил.

– Сгинь, перекрещу! – устало пообещал Семён.

– Режь его, сестрица! – бешено приказал Авдоний.

Епифания молча цапнула со стола большой кухонный нож, кинулась к Семёну и со всей силы ударила его ножом в живот – полушубок у Семёна был распахнут. Семён удивлённо покачнулся. Епифания ударила опять, а потом опять и опять.

Семён сжал её запястье, поднял её руку, преодолевая сопротивление, и поднёс к её лицу. Епифания держала нож за лезвие, а тыкала в Семёна рукояткой. Ладонь Епифании, разрезанная до кости, была залита кровью.

– Смотри, Епифанюшка, – тихо сказал Семён, – смотри, родная, это же твоя кровь. Твой гость – дьявол. А меня ангел хранит. Я же не один.

Епифания оплыла вниз и скорчилась на полу. Авдония в подклете уже не было. Адский красный свет угасал, сжимался, и в полумраке осталась лишь лампада под сплошь закопчённой иконой в обугленном киоте.

Два дня Епифания пролежала в подклете на лавке лицом к стене: не ела, не пила, не подавала голоса. На третий день Семён и Леонтий подняли её и натянули ей на плечи тулупчик. Варвара, жена Леонтия, повязала ей голову платком. Семён и Леонтий вывели Епифанию на улицу. Возле подклета ждали сани-розвальни. Маша раскрыла створки ворот. С гульбища смотрели Семён Ульяныч и Ефимья Митрофановна; Митрофановна крестилась.