Мало избранных

На гнедую кобылу, на которой прежде ехал Юрка, тяжело вскарабкался толстый джунгарин в кожаном доспехе поверх шубы. Петька узнал его – это был джунгарский командир. Он стронул кобылу и приблизился к Петьке.

– Это ты стучишь в него, в бемберийн? – спросил зайсанг Онхудай, указывая на барабан, притороченный у Петьки к седлу.

Петька молчал, не соображая. Пеший степняк перевернул копьё и тупым концом древка больно ударил Петьку в спину, приводя в чувство.

– Я, – качнувшись, ответил Петька.

– Ты должен стучать в бемберийн, как ты делаешь это, чтобы твои орысы открыли нам ворота вашей крепости, – сказал Онхудай. – Ты понял?

– Да, – ответил Петька.

Он смотрел, как джунгары, ворочая на дороге убитых драгун, снимают с мертвецов зипуны и напяливают на себя, как нахлобучивают треуголки с распущенными полями – для тепла солдаты повязывали головные платки и застёгивали поля шляп на пряжку под подбородком. Для большего сходства с русскими степняки навьючивались портупеями и опоясывались ремнями с лядунками. Вся эта дикость ещё никак не умещалась у Петьки в разуме.

– Если ты будешь стучать в бамберийн, мы не убьём тебя, – Онхудай смотрел Петьке в глаза. – Если ты у ворот прекратишь стучать, Чакдаржийн заколет тебя, понял?

– Да, – повторил Петька.

– Заткни ему рот, – по-монгольски распорядился Онхудай.

Петьке сунули в рот рукавицу и обмотали голову верёвкой, затянув её под затылком на мёртвый узел, чтобы пленник не выплюнул кляп.

– Всё! – сказал Онхудай, оглядывая десяток джунгар, одетых в зипуны и треуголки. – Садитесь на коней и езжайте. Вы умрёте, но откроете ворота.

По взрытой борозде дороги десять всадников ехали в снегопаде через степь, направляясь к ретраншементу. Все молчали. Стискивая зубами стылую рукавицу, Петька потихоньку разбирал свои мысли. Дозор перебит. Он один и в плену. Джунгары хотят захватить ворота, чтобы в крепость прорвалось их войско. Он, барабанщик, должен барабанить, чтобы караул открыл врагам проход в ретраншемент. Если он не будет барабанить, его убьют.

Вокруг простиралась всё та же бесконечная степная тьма, наполненная призрачно падающим снегом. Снег укрывает мёртвых драгун, что лежат на пустой дороге; снег сыплется на полчища степняков, что притаились где-то поблизости, готовые ринуться к крепости; снег застилает крыши казарм, плац и барбеты ретраншемента. Товарищи погибли – да бог с ними, сейчас не до них. Важно лишь то, что случится с живыми. И Петьку медленно разогревала обида. Почему степняки взяли его, а не кого-то другого? Он хочет стрелять по врагу с куртины, он хочет бежать на врага с багинетом! Он не желает барабанить, как заяц по пеньку, когда другие солдаты будут сражаться! Петькина обида перерастала в строптивое упрямство – может, собственное, мальчишеское, а может, и батькино, родовое. Нет, он ни за что не останется с рукавицей в зубах в стороне от драки! Он же так долго ждал настоящей войны! Он не будет покоряться каким-то косоглазым степнякам, которые надеются лишить его главного дела – пальбы и рукопашной!

Треск Петькиного барабана услышали двое караульных на бастионе.

– Хорошо драгунам, – ёжась, сказал Антоха, караульный помоложе. – Покатались – и в тепло. А нам ещё чёрт-те сколько стоять…

Антоха уныло и бесцельно бродил по бастиону от пушки к пушке и для сугрева хлопал себя руками по плечам. Дядя Фома отгребал снег лопатой.

– Что-то там не то, – пробормотал он, распрямляясь.

Сдвинув треуголку набок, дядя Фома освободил ухо от платка.

– Чего барабанщик колотит?

Антоха, скрючившись, замер и сосредоточился. От ворот ретраншемента донеслись голоса – тамошние караульные тоже уловили рокот барабана, а потому принялись доставать из воротных скоб засовы и оттаскивать рогатки.

– «Тревогу» он бьёт, что ли? – не поверил себе дядя Фома.

Барабанный стук отчётливо укладывался в слова: «Го-род бе-ре-ги, Илья-про-рок! Го-род бе-ре-ги, Илья про-рок!».

– А ведь точно, седьмой артикул! – растерялся Антоха.

Оба бастионных караульщика подошли к амбразуре и вгляделись во тьму. Стук барабана медленно приближался из степи. В стороне от бастиона заскрипели петли – там воротные караульщики открывали створки ворот.

– Что они, артикулы забыли? – удивился дядя Фома.

– Мозги отморозили, – поддакнул Антоха.

Антоха и дядя Фома уже различили вдали тёмные фигуры всадников. А барабан дозорного захлёбывался «тревогой»: «Город береги, Илья-пророк! Город береги, Илья-пророк! Город береги, Илья-пророк!».

– Эй, на воротах! – заорал дядя Фома. – Затворяй! Тревога!

Но от ворот по-прежнему доносились весело-оживлённые голоса.

– К пушке, Антоха! – рявкнул дядя Фома.

Он кинулся к ящику, отбросил крышку и вытащил картуз с порохом, поднёс его к орудию и пихнул в дуло. Антоха умело дослал картуз вглубь жерла длинным прибойником. Дядя Фома уже поднимал к дулу тяжёлый матерчатый стакан с картечью. Антоха прибойником загнал стакан к заряду. Дядя Фома выдернул молоток из крепления на лафете и принялся колотить по гандшпигам, поднимая казённик пушки и опуская ствол. Чугунная пушка захрустела цапфами по льду, что нарос в вертлюжных гнёздах.