Мало ли что говорят

Наташа(СонЬе, не выпуская ворот Джима из «захвата»): Софа, что ты ему толкуешь! Тут нехер понимать! Это – мантра. Церковная латынь плебсу недоступна! Старина Джим ещё только старший служка младшего послушника! (Снова обращается к Джиму.) Пойми ты, чушка американская, в этом, незамысловатом на первый взгляд, действе есть магия и волшебство. Но вначале надо освоить ритуал. Ферштейн? Мы с Софочкой будем, как старые опытные гейши-гетеры, учить тебя, дурака, уму-разуму. Как их искать, как к ним подходить, как срывать и как в корзину укладывать… Никакого насилия, никакого механистического секса. Оттенок каждого прикосновения, изыск каждого движения, букет каждого поцелуя…

СонЬя (Прерывает Наташу, которая так крепко схватила Джима, что Бьорк начал нервно поскуливать): Наташа!!! (Та выпускает посиневшего Джима. Последний, глубоко вздохнув, нервно потирает шею и благодарно смотрит на СонЬю.) Наташа, ты так и не договорила, почему именно Бостон, почему именно Массачусетс?

Наташа: Дай ещё сигарету… Ага! Почему Массачусетс… Жила я тогда в Элэй[59], никого не трогала. А в Бостон старая московская приятельница приПээМЖилась. Ну и пригласила меня на пару деньков погостить. И поехали мы с ней на Тресковый Мыс… (Наташа делает мхатовскую паузу, взор её затуманивается на пару секунд, и она начинает патетически декламировать, обращаясь почему-то к Бьорку. Пёс, надо отдать ему должное, внимательно слушает.)

Странно думать, что выжил, но это случилось. Пыль
покрывает квадратные вещи. Проезжающий автомобиль
продлевает пространство за угол, мстя Эвклиду.
Темнота извиняет отсутствие лиц, голосов и проч.,
превращая их не столько в бежавших прочь,
как в пропавших из виду.

Закончив декламировать, Наташа всхлипывает и с яростью поворачивается к Джиму.

Наташа: Понимаешь, старый ты… солдат! «Этот шаг продиктован был тем, что несло горелым»! Думаешь, он хотел уезжать? Или я? Фиг! Просто… (неожиданно спокойно) «…хоть живот крести…» (Обращается к СонЬе.) Вот… И поехали мы с подругой на Тресковый Мыс. Она меня не предупредила. Серпрайз, так сказать. (Отдышавшийся Джим, заслышав знакомое слово, вновь оживлённо кивает головой. Наташа тут же реагирует.) Чего ты киваешь? Чего ты киваешь?!! Она мне сказала – Тресковый Мыс, и я уже чуть от счастья не скончалась! Это же Бродский! Ферштейн? Великий русский поэт, жид-недоучка, лауреат Нобелевской премии в области литературы Иосиф – но не Виссарионович! – Бродский! Это же он воспел вашу землю. «Колыбельная Трескового Мыса»! Йа-йа?! (Джим, ощущая градус эмоций, нутром чует, что надо покивать в знак согласия с чем бы то ни было.) То-то. Ладно. Иди сюда, поцелую. (Притягивает к себе вновь всполошившегося Джима. Смачно целует. Обращается к СонЬе.) Ну, давай ещё по глоточку и по сигаретке…

СонЬя(протягивает пачку с зажигалкой. Они чокаются фляжками): Так ты из-за «Колыбельной Трескового Мыса» осталась?

Наташа: Вот не можешь дослушать, да?

СонЬя: А ты сосредоточься на чём-нибудь одном! Бродский так Бродский. Грибы – так грибы! (Они закуривают. Джим удивлённо смотрит на СонЬю, которая впервые за весь пеший ход заговорила громко и резко.)