Малой кровью

– Не, – сказал Пистухов лениво. – Жопой чую: вытащит нас полкан наш. Ребята, которые с ним раньше были, такое рассказывают, закачаешься, да и до того сам я краем уха слышал… Он же из генерал-полковников разжалованный – именно за то, что ребят задёшево не отдавал.

– Я другое слышал, – буркнул Деркач. – Ладно, замяли. А ты хоть сейчас-то скажешь, на кого аттестат переводишь?

Пистухов усмехнулся. Почему-то отсутствие в природе кого-то конкретного, на кого можно тратить заработанные здесь деньги, беспокоило Деркача страшно. Это было просто-таки нарушение законов природы и справедливости. Следующим предложением просто обязано было стать: «А давай, ты будешь отдавать их мне», – но Деркач каким-то чудом каждый раз успевал прикусить язык.

При этом Деркач был парнем надёжным и осмотрительным. На переправе он дважды спас Пистухова, один раз прикрыв плотным огнём, а второй – выдернув его, оглушённого, из воды. И, вспомнив троекратную ту переправу, Пистухов помрачнел. Многовато переводов разнесут очень скоро по разным домам, многовато… Человек шестьсот было в отряде к началу боёв – и вот живых где-то порядка двухсот восьмидесяти. Нет, больше – в первый день раненых вывозили в далёкий тыл мимо «Сахарной головы». Ну, триста в живых. Половина. Из них две трети раненые, и что с ними будет, если «дьяволы» прорвутся сквозь периметр – можно не сомневаться. Скверно, однако; никогда Легион не нёс таких потерь: за три дня – можно считать, что годовая норма…

– Я тебе всё равно не расскажу, для чего заначиваю деньги, – сказал он Деркачу. – Самая плохая в мире примета, сам знаешь.

– Не так уж и хотелось, – сказал Деркач. – Вот коньячку бы сейчас… домашнего… Нонкиного… как она его делает, это вообще что-то.

Пистухов не ответил. Он мечтал не о коньячке, хотя отказываться бы не стал, а о собственном космическом корабле. За десять лет, удачно размещая под проценты зарплату, надбавки, боевые и премиальные, вполне реально накопить на старенький, но крепкий десантный транспорт – имперский флот время от времени устраивает такие распродажи. Потом ещё немного денег на дооборудование – и можно отправляться покорять Вселенную.

Шесть лет времени уже прошло, осталось четыре. Ладно, пусть пять.

Для верности.

Санкт-Петербург, 30. 07. 2015. Ранний вечер

Селиванов очнулся. Не проснулся, а именно очнулся – настолько тяжёл и гнусен был сон. Когда-то, лет двадцать назад, в «весёлые девяностые», его, молодого дурня, прокатили на клофелине. В поезде. Тогда он лишился документов, денег и прекрасных зимних ботинок. Но остался жив – и был почти благодарен за это своим отравителям. Навсегда запомнив с тех пор: не пей с чужими, не верь никому… и вот эту липкую тяжёлую побудку, в сотни раз хуже привычной похмельной…

Сейчас клофелина не было и быть не могло, равно как и похмелья, а вот ощущения изнутри подпирали – в точности те же самые. Ну, справедливости ради – послабее. Немного послабее.

Он поднялся на четвереньки, стараясь не мотать башкой. Потом медленно перетёк на корточки. Огляделся.

Похоже, что странное помещение, в котором он ночевал, готовили к ремонту. Стеклянная стена была вся замазана мелом, а вдоль противоположной ей обычной стоял штабель свежих досок, переложенных тонкими рейками. И ещё – какие-то ящики, вёдра, верстак…

Спал Селиванов на толстом слое старых газет. На них отпечатался его след. Поперёк следа где-то на уровне живота лежал тонкий коричневый свёрток.

Отметив, что руки почти не дрожат, Селиванов развернул его. В хрустящей промасленной бумаге таился медицинский инструмент: большой ампутационный нож.

Нич-чего не помню! – даже с каким-то азартом отметил Селиванов.

Не кололся. Не пил. А всё равно…

Дурнота проходила быстро, оставляя после себя бодрящий холодок – словно испарялся пролитый эфир. В соседней комнатке – прямо посередине – стояли унитаз и умывальник, чем Селиванов с радостью воспользовался. Что беспокоило – он никак не мог найти дверь.

Да вот же она!..

Дверь выходила на решётчатую площадку без ограждения, с которой на землю вела узкая железная лестница, состоящая, похоже, из сплошной ржавчины. Кое-как, весь измазавшись и последнюю ступеньку всё-таки обвалив, Селиванов добрался до твёрдой земли. Отошёл на несколько шагов, оглянулся. Двухэтажный кубик со стеклянной стеной, по крыше – каркас для вывески, криво висят две буквы: «йот» и «у краткое». Что же тут могло быть?..

Ничего не придумав, он куда-то пошёл, правой рукой придерживая за пазухой слишком длинный, чтобы его удобно было постоянно носить при себе, нож.

Справа нашлась дорога, по которой время от времени проезжали машины, а по ту сторону дороги – густой лес с качелями. Слева стоял деревянный забор, а выше забора уходила в небо густая зелёная сеть. С некоторым удивлением Селиванов обнаружил, что тротуар под ногами тоже деревянный. Это было неожиданно и даже приятно.

Всё бы ничего, но он никак не мог вспомнить, кто он такой. Ведь Селиванов – это просто обозначение. А суть?

Определённо, что-то кончалось в его жизни и вот-вот должно было начаться что-то новое…