Малороссийская проза

Сам же Квитка считал своим лучшим произведением другую повесть – «Маруся», создание которой произросло из убеждения Квитки в выразительных возможностях украинского языка. Она произвела такое впечатление на Шевченко, что он даже через несколько лет после того, как он мог с ней познакомиться, писал Квитке: «Не оставьте же, любите меня, как я вас люблю, ни разу не видев. Вас не видел, а вашу душу, ваше сердце так вижу, как, может, никто на всем свете. Ваша „Маруся“ так мне вас рассказала, что я вас насквозь знаю»[3].

Квитка выпустил две «книжки» «Малороссийских повестей». В каждой из них по три повести, причем второй в обоих сборниках идет как бы главное произведение, превышающее по объему первую и третью повести вместе взятые. В книжке, вышедшей в 1834 г., такое место отведено «Марусе», а в сборнике 1837 г. аналогичное, «срединное» место занимает «Конотопская ведьма».

Если в «Марусе» безраздельно властвует стихия лиризма, то «Конотопская ведьма» – один из самых совершенных образцов творчества Квитки-сатирика. «…В „Конотопской ведьме“, – отмечал И. Франко, – дал Квитка несравненный мастерский рисунок старых казацких порядков середины XVIII века в современном сатирическом освещении»[4]. В рецензии на галицкие юмористические журналы, появившейся в львовском журнале «Друг», Франко писал: «Элемент юмористично-сатирический богат у нашего народа, его остроумие, его поблескующий слезами смех послужил основой бессмертных повестей Николая Гоголя, оплодотворил знаменитые повести Квитки: „Солдатский портрет“, „Конотопскую ведьму“ и другие»[5].

Хотя повесть и называется «Конотопская ведьма», главным предметом изображения в ней является конечно же не ведьма Явдоха, а два ответственных местных чиновника: «конотопский пан сотник Никита Власович Забрёха и его задушевный друг, без которого он и чарки не выпьет, писарь Прокоп Григорьич Пистряк». Вероятно, и фамилия сотника была производной от украинского слова «брехать»: (Забрёха – тот, кто «забрехался», изолгался), но уж в отношении фамилии его друга-писаря и сомнений никаких быть не может. «Пистряк» по-украински значит «прыщ». Колоритность этого образа особенно впечатлила тогдашнюю критику. Один из рецензентов даже заметил, что «волостной писарь Пистряк достоин пера Мольера и Диккенса».

Помимо «Конотопской ведьмы» Квитка написал также повесть «Украинские дипломаты», в которой его талант сатирика выявился в еще большей мере. Это произведение заслуживает особого внимания и потому, что в нем отчетливее, чем где-либо, дало себя знать сходство творческой манеры Квитки и Гоголя и влияние, оказанное Гоголем на Квитку. По трудно объяснимым причинам эта повесть, которую следовало бы причислить к его высшим творческим достижениям, осталась неоцененной и первыми читателями, и позднейшими литературоведами.

Начинается она с педантично серьезного внешне, но исполненного подспудной иронии сообщения, что если прежде 21 число июня месяца ни в русской, ни во всеобщей истории никаким достопамятным событием отмечено не было, то в тридцать втором году это произошло. Чтобы мы прониклись глубокой значимостью этого события, писатель сообщает, что случилось оно «в 20-й минуте двенадцатого часа до полудня, при ясном, безоблачном небе, при + 20°». Оказывается, в эту минуту случилось что-то такое, что сделало этот день «навсегда заметным»: «дворовые гуси Никифора Омельяновича Тпрунькевича, не быв никем водимы, наставляемыми, подгоняемы и побуждаемы, сами собою, добровольно и самоуправно, всего счетом 13 гусей серых и белых, обоих полов и различного возраста, перешли с полей владельца своего и взошли на землю, принадлежащую Кириллу Петровичу Шпаку, засеянную собственным его овсом». А Кирилл Петрович, «как был темперамента холерического», «не размышляя долго и не сообразив последствий, приказал тех гусей побить…»

Вся трубно-фанфарная торжественность, которой проникнуто описание столь заурядного происшествия, говорит о глубинном влиянии, которое оказал на Квитку Гоголь. Можно ли не вспомнить как возвышенно, с каким обилием восклицательных предложений описана бекеша Ивана Ивановича, да и самоуправные гуси невольно вызывают в памяти «гусака», приведшего к ссоре с Иваном Никифоровичем. И далее сарказм рассказчика, как говорится, набирает обороты.