Мальвина (СИ)

Маша впивается ногтями мне в плечи, замирает и шепотом охает. Такая красивая в ореоле звезд, с растрепанными мокрыми волосами. Ни одна женщина не выглядит, как богиня, искупавшись в реке. Ни одна, кроме моего Голубоглазого исключения из всех правил.

И когда она понимает, что боли больше не будет, и мы готовы продолжить, приподнимается — и опускается снова.

Почему с ней так тяжело держаться? Где, скажите пожалуйста, шатается мой самоконтроль? Я бы хоть сейчас зашел в нее до самого упора.

И все же держусь. Позволяю ей вести, а сам отчаянно кусаю губы, надеясь, что ей надоест быстрее, чем я рехнусь. К счастью, Маша не хочет тянуть. Она жадно берет меня всего, обхватывая бока коленками каждый раз, когда я проникаю на всю длину. И вскрикивает, когда я сильнее сжимаю ее грудь, растирая чувствительные соски шершавой тканью.

Она не кричит, как порно актриса, не разыгрывает спектакль с закидыванием рук и растрепыванием волос. Она просто, прошу прощения, снова меня трахает. И на этот так сильно и жестко, что звуки, с которыми наши тела ударяются друг о друга, вот-вот к дьяволу расколошматят землю.

Кажется, мы кончаем почти одновременно. Я чувствую, как она почти болезненно меня сдавливает, как вскидывается мелкой дрожью — помогаю ей и себе парой отчаянных толчков бедрами. И даже не пробую закрыть ее стон поцелуем. Ее нежные крики и стыдливый стон — бесценны.

А когда мы немного успокаиваемся, я пытаюсь отодвинуться, чтобы избавиться от зуда — и вдруг понимаю, что все это время меня щекотала вовсе не романтичная травка, а совсем не романтичный муравейник.

Вас когда-нибудь кусали муравьи? Меня вот нет, поэтому понятия не имею, что должен делать человек, который попал мягким местом в муравейник. Но хоть не в осиное гнездо — и то хорошо. Мы с Машей так увлеклись, что я мог бы запросто и в улей угодить и почувствовал бы, что дело дрянь, только когда мы с ней окончательно выбились из сил.

А сейчас, как бы сильно мне не хотелось полежать вот так еще немного, приходится тормошить Мальвину и вполне себе позорно вскакивать на ноги, стряхивая с задницы ползущую дрянь.

Маша сперва просто смотрит на меня огромными непонимающими глазищами — ну представьте, что перед вами скачет и матерится совершенно голый мужик? — а потом начинает громко заливисто смеяться. И ни одна из моих попыток воззвать к ее совести не дает результата, потому что моя женушка явно наслаждается моим «танцем».

В конце концов, чтобы избавиться от муравьев, которых, по ощущениям, на мне как раз весь муравейник, с головой ныряя в реку.

— По-моему, Ксю все же обиделась, что ты увел у нее тотем, — сквозь смех говорит Маша, и я невольно вздрагиваю.

Знаете, я вообще не верю в эту чушь, и тем более не стал бы бояться сопливую девчонку в костюме Смерти, перешитом из плащ-палатки. Но все это было актуально до того, как я начинаю чувствовать противный зуд. Уверен, что на мне уже нет ни одного муравья, но чешется еще сильнее, чем, когда они бегали по мне, словно по гигантскому лакомству.

В общем, так же быстро, как я влетел в реку, я из нее и вылетаю. Кожа зудит так, что хоть соскребай ее ножом. И самое фиговое то, что наощупь моя задница очень напоминает… эммм… что-то в мелких пупырышках. Как презерватив для тех, кто любит экзотику, в общем.

Маша, немного успокоившись, помогает мне натянуть джинсы, хоть теперь это уже не то, чтобы щекотно — это так больно, что хоть вой! Ни слова не говоря, она заставляет меня открыть рот, и я показываю язык. Он нормального размера, да и в горле не першит, так что я точно не повторю ее приступ в ресторане, а вот насчет возможности сидеть и в принципе нормально двигаться я бы поспорил.

Что я вынесу из нашего романтичного секса на природе? Большое и железобетонное на всю жизнь: «Да ну нафиг!»

Хотя, конечно, минет того стоил.

Мы бежим домой и буквально с каждым шагом я чувствую, как отекают ноги. Слушайте, к тому времени, как вернемся, вопрос с лягушкой для Смертушки отпадет сам собой — я, блин, как раз раздуюсь до необходимого размера.

Наше возвращение производит настоящий фурор в первую очередь у Отца. Знаете, тяжело не догадаться, чем любимая дочь занималась с этой каланчой, когда оба вернулись потрепанные, мокрые, а конкретно я еще и без футболки. И когда тяжелая рука опускается мне на плечо, я почти готов принять наказание в обмен на медицинскую помощь, но Маша храбро втискивается между нами и говорит:

— Влад — мой муж.

Казалось бы, простая фраза, но она производит эффект. Отца успокаивает, меня оглушает, маму побуждает рыдать навзрыд — я ее не вижу, но, между нами говоря, плачь у нее очень смахивает на рев раненого лося. Слава богу, что меня покусали муравьи, а то бы мой «беспричинный» смех неправильно поняли.

В общем, «шлагбаум» отцовской руки освобождает нам дорогу в дом, и Машка деловито командует:

— В ванну, быстро!

И я уже почти там, но задерживаюсь, чтобы зло зыркнуть в сторону меланхолично подпирающей плечом стену Смертушки. Вид у нее такой, как будто она и правда приложила к этому руку.