Малые Боги. Истории о нежити

– Есть душа, есть! Только маленькая и зеленая, – возразил злыденек. – А так я все понимать умею. Ты скажи, что у тебя приключилось? Смертью в доме пахнет, это я чую, а больше ничего не разберу.

– Жена у меня померла, – тихо сказал Палей. – А теперь вот сынишка чахнет. Два года ему, а он из люльки не встает. Ему бы молочка поесть, а я его жеванкой кормлю. Весь изнищал, а заработать негде, какие заработки с младенцем на руках? И оставить Ванятку не с кем.

– Я бы с ним посидел, – задумчиво произнес злыдень, – только дитя такому, как я, доверять нельзя. Я его всякому дурну научу, вырастет мальчишка злыдень злыднем. А молочка я тебе добуду…

Злыденек скрылся из глаз и в ту же минуту объявился в дальнем углу. За собой он тащил обливную миску, полную молока.

– Во, смотри, сливок-то поверху сколько! Токо тут одна закавыка имеется… – Злыдень замялся на мгновение, а потом, глядя в глаза Палею, продолжил: – Ты сам знаешь: я вредная нечисть. Я бы и хотел по-хорошему, а выходит – с издевкою. Чтобы совсем хорошо, без изъяна, – я не умею. Вот и это молоко, оно не совсем хорошее. Его барыня с вечера в собачью миску налила, любимой левретке Жоржеточке. А та, дура обкормленная, молока лакать не хочет. Я его у Жоржетки из-под носа уволок. Будете такое есть?

– Гадости никакой в молоко не налито? – спросил Палей.

– Нет, чистое молоко, только нанюханное. И миска собачья. А так с вечера парным было.

– Ну и давай его сюда. Все равно наша жизнь хуже собачьей. А река не погана, что собака налакала.

Палей перелил молоко в домашнюю миску, достал горшочек, где был замочен овес, задумался, делать ли жеванку, а потом развести молоком – или попробовать, покуда овес не закис, сварить кашку.

– Ты бы кисель затворил, – посоветовал злыдень. – Кисель с молоком – так хорошо! Молочные реки, кисельные берега.

– Киселя ждать долго, – пояснил Палей, – а Ванятку сейчас кормить надо. Я лучше кашку… А ты покуда собачью посудину назад снеси. Зачем зря Жоржетку бездолить?

– И то верно. Хозяйка мисочки хватится – шум поднимет.

Заново объявился злыденек только утром, когда Палей кормил Ванятку молочной кашей. Долго смотрел на бледное Ваняткино личико, потом заметил:

– Что-то он у тебя зеленый, мне под пару. Только я шустрик, а твой головы не держит. Боюсь, ему одного молока мало. Его хворь – от бессолья. Ты кашку-то хорошо посолил?

– Никак не посолил. Откуль у меня соли взяться? Соль только за деньги укупить можно, ни в долг лавочник не дает, ни в обмен.

– Беда с тобой. Что делать, пойду тебе соли искать. Только гляди, у меня и соль будет неисправная.

Палей молча кивнул: знаю, мол.

– Сам заняться чем думаешь? – спросил злыдень.

– Нам с Ваняткой землю пахать. Овес сеять пора.

– Давай, дело нужное. Только я к тебе на поле не приду. У нас с полевиком давние нелады. Он меня и зашибить может, если одного увидит.

Ванятку Палей оставил на солнышке у межевого камня, а сам взялся за пахоту. Как ни крути, а в поле работать надо, зеленый бесенок нанюханным молоком не прокормит. Лошадь, ослабшая с весеннего недокорма, тянула плохо, но потихоньку справились. Все время Палея не отпускала мысль, что Ванятка на меже один в полной власти полевика. О полевике он и прежде слыхал и сам байки баял, но вроде как не всерьез. Верил, но не слишком. А тут… одно дело – верить, совсем иное – знать.

Однако никто брошенному Ванятке не навредил, лежал себе парень спокойненько, мусолил с мухами наперегонки жеванку. Назад шли вместе – Ванька у отца на загривке, – а дома их встретил довольный злыдень.

– Соли достал, – сообщил он. – Во какой кусище. Только мокрый он и рыбой провонявши.

Кусок и впрямь был немаленький, с полкулака, и весь заляпан капустным крошевом.

– Попадья щи варила, – доложил злыдень. – Стала солить, и нет чтобы соли в ложку набрать, сколько потребно, да в варево кинуть – она всю солоницу над горшком наклонила и стала соль сгребать. Тут ее словно черт под локоть толкнул, дрогнула рука, так целый ком соли в горшок и ухнул. Теперь узнает, потепа неумная, что такое «пересол на спине». Кусок, пока он во щах не разошелся, попадья вытащила да в сердцах в помойное ведро кинула. Но я его туда не допустил, на лету перехватил. Так что соль щами обмочена, а помоями – нет.

– Что же за черт такой матушку попадью под локоть пихнул? – спросил Палей.

– Право, не знаю, – постно ответил злыдень.

– Не был ли ты у нее за спиной?

– Ну, не без того… Что же мне, век ждать, пока она сама соль во щи опрокинет?

Палей наклонился, нюхнул соляной ком.

– А щи у батюшки рыбные, никак с окушками…

– Круче бери: с лещом.

– И крошево по сю пору не приедено.

– И крошево тоже…

– Значит, буду Ванятку солью прикармливать со щаным духом.

– Ты киселька ему поставь. А то овес неотжатый колко есть.

Палей усмехнулся невесело:

– Овес завтра в землю пойдет. Он у нас семенной. И без того я его добрую меру на жеванку стравил. Не знаю, как и обойдемся с посевом.

– А есть что будете, пока новый хлеб не созреет?

– Бес его знает. Пропадать будем.