Малые Боги. Истории о нежити

Шурка, увидав трехвершкового мужика, словно нацело состоящего из оческов льна и непряденой шерсти, ойкнула и прижалась к теплой лошадиной морде.

– Ага, струхнула? То-то! Узнала, кто я такой? Я здешний хозяин, а ты в мои дела путаться вздумала. Дуй отсюда, пока я добрый, полезай к бабке на печь и носа оттуда не кажи.

– Я давно на полатях сплю с большими ребятами, – упрямо сказала Шурка, – а отсюда уйти не могу, потому что это моя лошадка.

– Это не твоя лошадка, а скотина паршивая. По ней давно живодерня плачет. Не ко двору она здесь пришлась, понимаешь? Я ей гриву колтуном запутал, а ты что сделала?

– Расчесала.

– Кто тебе позволил?

– Я сама.

– Тебе самой спать надо ночью, а не в конюшне командовать. Отойди подобру-поздорову.

– Зачем тебе моя лошадь?

– Я на ней полночи скакать буду. Загоняю так, что будет лежать без задних ног.

– Не пущу.

– Ну все, девка. Лопнуло мое терпение.

Овинник выпрямился во весь свой рост и вдвое против того и вдруг рассыпался на дюжину длиннохвостых крыс. Крысы с писком носились вокруг ног, одна вбежала по паневке и вцепилась Шуре в волосы. Шурка ойкнула и кинулась под защиту лошади. Та мотнула головой, ударила копытом – раз, другой и третий.

Крысы исчезли, вместо них вновь возник овинник. На лбу его вздувалась багровая шишка.

– Ты, шалая, на кого копыто подняла?

– На крысок. Она умная, знает, что на хозяина нельзя, а на крыс – пожалуйста. Это не ее вина, что ты в крыс обратился.

– Это мне решать, в чем чья вина. Я ее за такие дела волкам скормлю.

– А вот это неправда. Ты же овинник, тебе с волками дел иметь не можно.

– Тебя послушать, так ты все знаешь. А то, что лошадь не ко двору пришлась, ты не видишь? Она работать не сможет, и кормить ее нечем.

– Да ну, у батюшки сенной сарай под самую застреху набит.

– А то, что ему другую лошадь надо покупать и всю зиму беречь, ты подумала? Эту кобылу ледащую ему барышники обманом всучили. Съест она на целковый, а работы с нее на грош. Избавляться от нее надо, пока не поздно. Весной хорошего мерина не укупишь, сейчас надо.

– Поди, и эта откормится за зиму.

Шурка стояла, обхватив лошадиную шею, и не собиралась отступать перед овинником, которого мальцам бояться надо пуще огня.

– Кормиться-то она будет, а работы не дождетесь. Ты на копыта ее погляди, видишь, какие наминки? Уже гной сочится, а ты работы ждешь. Ей одна дорога – на живодерню.

– Я ее полечу. Дегтю корчажного принесу и буду копыто мазать.

Овинник усмехнулся.

– Ишь ты, коновалка нашлась!.. Дегтем она будет мазать. Есть средства и посильнее дегтя. Ну-ка двинься, дай поглядеть, как там можно копыто поправить…

О чем плачут слизни

Место казалось плотным, но Кика знала, какая прорва скрывается под ковром переплетшихся трав. Конечно, кто опаско ходит, тот пройдет, но девка с коробом клюквы за плечами шагала, не чая никакой беды, и, конечно же, вляпалась в самую хлябь. Оно и обошлось бы, девчоночка была худехонькая, а ивовые лапотки расшлепаны, что гусиная лапа. Этак можно через любую топь словно на лыжах пройти, но за плечами в щепном коробке лежало поболе пуда сладкой подснежной клюквы, и ягодный груз потянул девчонку вниз.

Даже теперь можно было выбраться из трясины, если не рваться на волю дуриком, а спешно скинуть ношу, притопить ее и выползать на волю, ломая дранковые бока короба и давя нежную ягоду. Но путница либо не сообразила, как можно спастись, либо просто не поняла опасности и пожалела портить тяжким трудом собранное добро. А через минуту уже было поздно выбираться: болото жадно вцепилось в добычу, и всякое движение только ускоряло неизбежный конец.

Болотная жижа по весне холодна: сверху может июнь жарить, а под моховой шубой прячется стылое воспоминание о декабрьской стуже. Потому и болотная ягода цветет позже всех иных.

Почувствовав, как ноги охватила липкая стылость, девчоночка закричала, но слабый голосок сорвался, крик получился неубедительный. Даже если услышит кто, то не помчится сломя голову на выручку, а лишь плечами пожмет.

Девчонка билась уже бестолково. Исцарапанные руки рвали податливую траву, вялые после зимы корешки. Им бы ухватиться за что-то стоящее – ни в жисть бы не выпустили, выволокли бы засосанное тело из трясины, да нет кругом ничего ни стоящего, ни стоящего. Болото…

Кика страсть не любила наблюдать последние мгновения утопающих, когда жидкая грязь силком лезет в горло, тина застилает взор, а предсмертный кашель рвет легкие, с кровью выплескиваясь наружу. Болото неторопливо и убивает неспешно, позволяя в полной мере прочувствовать происходящее. А Кике какая радость с тех мук? Деревенские, конечно, всякое болтают, но что их слушать? Ни один из них в прорве не живал и дела не знает. Люди только поверху ходят, оттого и глубины в их суждениях нет. А у самой Кики никто не спрашивал, нравится ли ей прохожих топить.