Малые Боги. Истории о нежити

– Хозяин, вы живы! Какое счастье! Я так рад!

Ну конечно, Кривобок уже тут.

Хлюп ухватил вьюна за кончик хвоста и поднял над водой. У кого угодно Кривобок выскользнул бы из рук, но у озерного хозяина хватка цепкая, Кривобок мертво висел, даже не пытаясь рыпаться.

Проглотить, что ли, мерзавца? Да ну его, противно. Желудка у Хлюпа нет, но расстройство можно заработать запросто.

Хлюп размахнулся и зашвырнул предателя на берег. И лишь потом сообразил, что совсем недавно его самого так же швырял самозванец. Ничего, доползет до первой лужи, а там пусть убирается, куда хочет. А ежели, падая, ребро ненароком зашибет, то он и без того Кривобок. Может, его выправит слегка.

Уже у самого берега Хлюп увидал Бобрыча. Старик прятался среди кувшинок, стараясь, чтобы с берега его не заметили сбежавшиеся на шум люди.

– Ты что здесь делаешь?

– Как – что? Должен же я посмотреть, каков есть в Рыдоложском озере зверь каркадил.

– И как, посмотрел?

– Посмотрел. Такое не забудешь. Теперь внукам расскажу, они тоже помнить будут.

Бобрыч высунул из воды голову, осторожно подышал, затем нырнул и твердо произнес:

– А теперь скажи, что там на самом деле было? Простыми словами скажи, чтобы всякому лещу понятно.

– Что же, – согласился Хлюп, спешно припоминая слова, подслушанные четверть века назад, когда на озере работала гидрологическая экспедиция, – можно и простыми. Тут под нами лежат толщи мергелей и известняков Юрского, никак, периода, и вода промыла в них систему карстовых пещер. Пещеры полностью залиты водой, и потому никто из наземных в них не бывал. А там, в глубине – реки, ручьи, озера… Ты жаловался, что Молога обмелела: прежде баржи ходили, а теперь плоскодонка на мель садится. А ты сам знаешь: если где чего убыло, то в другом месте столько же прибыть должно. Вот там, в подземельях, вся вода и обретается, что прежде поверху шла. Вообще-то, нижняя вода с верхней не мешаются, но иной раз наша вода вниз прорывается, а глубинная – к нам. Такое сейчас и было. А больше там ничего нет, никакого каркадила. Хотя глотает он за милую душу, без разбора, всех, кто попадется.

Бобрыч вжал голову в плечи.

– Получается, мы все как водомерки, что наверху бегают и не знают, какая глыбь под ними.

– Получается так.

– Слушай, а неприятель твой, которого туда затянуло, назад не выплывет?

– Не должен. Течение страшенное, и понору завалило.

– У всякой реки, хотя бы и подземной, устье есть. Куда-то она впадает.

– Есть и устье. Рассказывают, что здешние подземные реки в Волгу вытекают, где-то возле Череповца. Дотуда верст триста будет. За это время кого угодно о камни изотрет, одна муть останется. А хоть бы он и живым выплыл, там свои хозяева есть. Волжские – народ суровый, с самозванцами у них разговор короткий.

Лест

В тесной башке Леста своих мыслей не было, были только недоумения и невнятные воспоминания о былом. Былое – это то, что не с ним, а с теми, кто был до Леста. Их много было, всех не упомнишь, башка маловата. Одни жили в лесу – это такой большой сквер, другие в озере – это вроде фонтана, но каскад в нем выключен, хотя вода не спущена. Еще были домовые, которые, как и Лест, жили в домах, но на Леста ничуть не походили, а скорей на крыс или, что уже вовсе неприлично, на людей. И конечно, были тролли, они и сейчас живут под мостом; все, что Лест помнит, он узнал от них.

Тролли, болтуны известные, говорили, что прежние и сейчас где-то есть, но в городе, где жил Лест, они не встречаются. В городе кроме Леста и троллей обитает еще всякая бессловесная мелочь: крысы, гремлины, кошки и прочая шелупень. Все они кормятся около людей. Лест презирал их за это и внимания старался не обращать. Люди – иное дело: город выстроили они, так что хочешь не хочешь, а внимание на них обратишь.

Люди, как и Лест, живут в домах, но не просто так, а в особых отнорках, которые называются квартирами. Лест в квартиры даже не заглядывал – брезговал. Жил на чердаке, в подвале, а больше всего – на лестнице. Потому и звался Лестом.

Еще в доме был лифт, да и не один, а по одному на каждый подъезд. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд. Лифт штука шумливая, но смысла в его рычании еще меньше, чем в кошачьем мяве. Лифт как бы живой, но не совсем, он вроде плесени, а верней – глиста. Только глисты внутри человека живут, а лифт снаружи. Но так же точно здоровье сосет, и потому народ в городе, тот, что на лифте ездит, подвержен всяким хворям.