Малые войны

10) Воспрещались сообщения неблагоприятных для болгарской армии военных сведений и критика действий военного начальства.

«По существу этой драконовской инструкции,—говорит один из корреспондентов, Н. П. Мамонтов,—для представителей прессы осталось только писать о погоде или сочинять заранее хвалебные оды...»

Вот почему все телеграммы «собственных корреспондентов» с театра войны отличались таким поразительным убожеством сведений, не дававшим читателю возможности хотя сколько-нибудь основательно ориентироваться в ходе войны.

Некоторые из корреспондентов, попав в такую обстановку, поспешили уехать, некоторые, более энергичные, старались всякими обходными путями добыть хоть какие-либо сведения, а большинство, сидя за сто верст от передовой линии, просто «фантазировало».

Когда-же корреспондентам, томившимся в Старой Загоре, в главной квартире болгарской армии, было, наконец, разрешено отправиться в Мустафа-Пашу, штаб-квартиру второй армии,—они возликовали. Но это ликование было очень непродолжительно: их тотчас-же обязали не выезжать никуда далее двух верст от города, вновь пригрозив, в случае нарушения этого распоряжения, немедленно выслать из пределов Болгарии. «Тогда, — говорит Н. П. Мамонтов, — началось бегство корреспондентов; первыми бежали итальянцы и австрийцы, окруженные всеобщим недоверием и плохо замаскированным недоброжелательством. Единственно, кому при таком режиме жилось припеваючи, это корреспондировавшему в одну петербургскую газету г. Б.

Этот фантазер был весьма доволен запрещением выезжать из Мустафа-Паши и, сидя в цензурном бюро, набрасывал такие «красочные картины» боев, им, будто-бы, «лично наблюдавшихся», что вся цензура рыдала у него на плече.

— О, если-бы все так писали, как вы!

Но и г. Б. пришлось поссориться с цензорами, находившими, что «он слишком много пишет, читать некогда».

Тогда г. Б. переселился в Петербург, и «описания боев» стали у него еще красочнее...»

Таких корреспондентов было не мало.

«Здесь (в Старой Загоре),— пишет другой корреспондент, г. Пиленко,—корреспонденции сочиняются наглым образом: сидит человек в комнатке около цензурного бюро и строчить описание того, как осаждают Адрианополь, с подробностями, с техническими выражениями, номерами дивизий и с описаниями геройских поступков... Один из корреспондентов в самом конце старо-загорского сиденья совершенно откровенно говорил:

— Если нас завтра не пустят в Мустафа-Пашу, то я больше не могу написать ни строчки: моя фантазия окончательно истощилась!..»

Так писалась история.

Эти «фантастические» корреспонденции исправлялись военными цензорами.

В роли цензоров явились добровольцы: наряженные в военные мундиры господа профессора химии, механики и ботаники, явившиеся в армию послужить отечеству. Не зная, что с ними делать, главная квартира и определила их в цензора. Профессора зоологи и астрономии ровно ничего не понимали в военном деле, но зато в недостатке усердия их винить было нельзя: строгое соблюдение не только действительных военных секретов, но и «секретов полишинеля» было надежно обеспечено.

О постановке почтово-телеграфной службы в армиях союзников корреспонденты рассказывают нечто уже совсем фантастическое, хотя эти рассказы и не противоречат действительности. Один из корреспондентов, г. Пиленко, рассказывает, например, такой факт:

Он догнал штаб той армии, которая взяла Лозенград, в 65 верстах от этого города.. По видимому, все устраивалось отлично: в штабе телеграммы были разрешены, но для того, чтобы их отправить, надо было посылать эти разрешенные телеграммы в Лозенград. Г. Пиленко нашел болгарина, который, конечно, за особую плату, согласился доставить депеши по адресу. Мало того, бывший болгарский премьер-министр Геннадиев написал начальнику станции особое письмо: «Важные депеши, Пиленко симпатизирует Болгарии, пожалуйста поскорей и т. д.». Телеграммы отправили...

Что-же из этого вышло?

«Через три дня,—повествует г. Пиленко,—курьер возвращается и рапортует:

— «Начальник станции говорить, что ему приказано не пускать корреспондентских депеш раньше пяти дней после их подачи, для сохранения секрета. Он очень сожалеет, что не может исполнить просьбы г. Геннадиева...» Затем курьер вынимает всю пачку телеграмм и торжественно возвращает их г. Пиленко, радуясь, что довез их обратно в совершенной целости!..

Вот что рассказывает другой корреспондент, г. Мамонтов.

Он сдает телеграмму в триста слов в Яни (в трехстах верстах от Старой Загоры). При этом происходить следующий характерный диалог:

— Что-же мне делать с вашей депешей? — спрашивает телеграфист.

— Отправьте по телеграфу в свободное время.

— Да у нас не бывает свободного времени... День и ночь поочередно выстукиваем служебные депеши... Впрочем, завтра-же отправим на буйволах до Лозенграда. А там по телеграфу пойдет...

— Нет, и там на буйволах,—вмешивается другой телеграфист,—до Ямбола.

— Когда-же она дойдет до Москвы?

— Дней через десять, не раньше.

— А если «срочною» ее сдать?

— Тогда на сутки позже.

— Почему?!