Малый мир. Дон Камилло

Текст афиши Пеппоне прислал совсем поздно. Старому типографу Баркини пять часов пришлось трудиться, и когда он наконец его набрал, то падал от усталости. Тем не менее, он дотащился до приходского дома, чтобы показать дону Камилло гранки.

— Это еще что? — недоверчиво спросил дон Камилло, глядя на разложенный на столе лист.

— Шедевр, — ухмыльнулся Баркини.

Первым делом в глаза бросалось слово «деммократия» с двумя «м», казалось, что даже с тремя, настолько нелепым было это удвоение. Дон Камилло заметил, что одной «м» тут было бы совершенно достаточно.

— Ага, — с довольным видом ответил Баркини, — сейчас уберу и вставлю в «краммольный» из предпоследней строчки, а то мне на него литеры не хватило.

— Не стоит, — пробормотал дон Камилло, — оставь как есть. Все лучше упирать на демократию, чем на крамолу.

Он взял афишу и начал ее изучать. Это была программа праздника в честь партийного органа печати[35], с соответствующими комментариями социально-политического характера.

— А что значит номер 6: «Вело-художественно-патриотическая гонка смешанных пар обоего пола с аллегорическими городами Италии»?

— А это, — объяснил Баркини, — велогонка. Соревноваться будут юноши, а на раме каждого велосипеда будет сидеть девушка. Причем девушки будут наряжены итальянскими городами. Одна будет представлять Милан, другая — Венецию, третья — Болонью и так далее. А велосипедисты тоже будут одеты под стать городу. Тот, кто повезет Милан, оденется в рабочий комбинезон, потому что в Милане промышленность. Кто Болонью повезет, крестьянином нарядится, потому как Эмилия — крестьянский край. Кто с Генуей поедет — моряк, ну и тому подобное.

Дон Камилло захотел еще объяснений.

— А тут вот «Политико-сатирико-народный тир», это что такое?

— Не знаю, дон Камилло, этот балаган обещают поставить на площади в последнюю минуту. Говорят, что после велогонки это будет главный гвоздь праздничных развлечений.

Дон Камилло читал дальше с ледяным спокойствием, но на последних строках не выдержал.

— Не может быть!

Баркини ухмыльнулся.

— Еще как может. Воскресные утром Пеппоне и все остальные партийные шишки городка пойдут по улицам как газетчики, продавая газету компартии.

— Да нет, это просто шутка.

— Как же, шутка! Во всех главных городах страны так оно и было. Вместо газетчиков ходили председатели партийных ячеек, секретари областных Федераций, главные редакторы и даже депутаты. Вы что, не читали?

* * *

После ухода Баркини дон Камилло еще некоторое время мерил шагами комнату, а потом пошел к алтарю и встал на колени перед Распятием.

— Господи, — воззвал он, — пусть уже поскорее наступит воскресное утро!

— К чему такая спешка, дон Камилло? Не кажется ли тебе, что время и без того проходит достаточно быстро?

— Так-то оно так, но порой минуты тянутся медленно будто часы. Впрочем, — добавил дон Камилло после недолгого раздумья, — в иной момент целые часы пролетают как мгновенья. Вот все и уравновешивается. Ладно, пусть все остается как есть. Подожду, пока воскресенье не настанет естественным путем.

Христос вздохнул.

— Интересно, что за коварные планы зреют в твоей голове?

— Коварные планы? В моей голове? Да если бы совершенная невинность обрела человеческий облик, то я, увидев свое отражение в зеркале, не смог бы не воскликнуть: «Вот она, невинность»!

— Было бы правильнее, если бы ты воскликнул: «Вот оно, лукавство!»

Дон Камилло перекрестился и встал с колен.

— Не буду я, пожалуй, смотреться в зеркало, — сказал он и быстро ретировался.

* * *

Наконец наступило воскресное утро. После ранней мессы дон Камилло надел парадную сутану, почистил ботинки, тщательно обмахнул щеткой широкополую шляпу и, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не пуститься бегом, вышел на главную улицу городка.

Тут уже было полно народа. Все прогуливались с безразличным видом и, очевидно, чего-то ожидали.

И вот издалека раздался бас Пеппоне.

— Мэр газеты продает, — пронеслось по возбужденной толпе.

Все расступились и прижались к тротуарам, как будто в городе шел крестный ход или похоронная процессия.

Дон Камилло стоял в первом ряду, выпятив грудь, чтобы казаться еще массивней.

Появился Пеппоне с пачкой газет под мышкой. То и дело из рядов выскакивал кто-то из его ребят, нарочно, видать, поставленных вдоль дороги, и покупал себе газету. Все остальные стояли молча. Пеппоне кричал как простой газетчик, и это было смешно, но он при этом смотрел по сторонам так сурово, что сразу становилось не смешно. И вся эта сцена с одиноко шагающим по мостовой исполинским газетчиком, крик которого гулко разносился в звенящей тишине посреди вжимающейся в стены онемевшей толпы, казалась не смешной, а скорее трагичной.

Пеппоне прошел мимо дона Камилло, и тот его не задерживал. И вдруг в тишине раздалось внезапно и громко, как артиллерийский залп.

— Эй, газетчик!

Пеппоне замер на месте, затем обернулся и сразил дона Камилло таким взглядом, будто он был не одним человеком, а целым Коминтерном. На дона Камилло, впрочем, взгляд этот не произвел ни малейшего впечатления. Он преспокойно подошел к Пеппоне, порылся в кармане и вытащил кошелек.