Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции)

Это неправильный расчет, как мы уже говорили. Машина не боится толпы, наоборот. Ей нужно лишь, чтобы толпа была свободной, то есть разобщенной, неорганической, и это для нее как нельзя лучше. Реннское сенешальство было в Бретани самым обширным и разношерстным. Кроме трех епархий — Доля, Сен-Мало и Ренна, оно захватывало также епархии Ванна, Нанта, Сен-Бриек и даже Трегье. Многие избиратели приезжали за 40–50 лье. Большей частью крестьяне, они являлись туда без руководителей, без наставлений, даже не зная друг друга, сбитые с толку и ошеломленные. Нет ничего странного в том, что Тиар находит ассамблею «шумной, неумной и часто пьяной».

Было ли более податливое тесто для этой машины, чем это народное месиво? И тем не менее братья считают, что оно еще не вполне готово. Потому что сквозь сито местного надзора прошло значительное количество сеньориальных чиновников[45], людей достаточно осмотрительных, чтобы расстроить план, оспорить решение, даже заручиться каким-то количеством голосов[46], и которые, однако, находились здесь без согласия — то есть против воли — Израиля. Нужно было в первую очередь и любой ценой устранить эти инородные тела, которые могли лишь испортить механизм; и братья занялись этим сразу же, классическим способом: блокировать ассамблею своим собственным малым народом, этим штабом бунтов и петиций, закаленным

110

и проверенным за полгода социальной работы[47]; затем снова и снова пропустить голосующую массу сквозь решето исключений, пока просеивание не станет безупречным.

Операция эта завершается, согласно обычному порядку, в два приема.

Утром 8 апреля один из шестнадцати жителей Ренна выдвигает предложение исключить сеньориальных чиновников; другой, Дефермон, предлагает исключить Друэна, королевского прокурора. Это первый акт, официальный: утверждение принципа. Он вызвал, как всегда, бурное сопротивление.

А как же наши доверители! — кричат исключенные; а воля короля! — настаивает сенешаль Бори; ему возражают: воля народа, она одна — закон; несчастный так и не оправился от этого. Что до исключенных, то их доверителей тут нет, а их коллегам крестьянам нет никакого смысла поддерживать их. И если они в большинстве против патриотов-депутатов, то не против патриотического народа, который тоже здесь и который не привык сдерживать ни свой язык, ни кулаки. К тому же речь идет не о том, чтобы голосовать, но чтобы только обсудить предложение.

После трехчасового волнения сопротивление ослабевает. Некоторые исключенные во главе с сенешалем заявляют, что отказываются от того, что-

111

бы быть избранными, с тем чтобы им разрешили голосовать. Это означает поражение; и самые смелые идут на переговоры. Но патриоты ничего не слушают: они терпят Бори, и только его; остальные должны выйти сейчас же, особенно Друэн, королевский прокурор: он стесняет свободу собрания. Друэн, как и другие, отказывается от своего избрания, но делает вид, что остается. Сразу же оскорбления превращаются в смертельные угрозы. Его окружают, толкают; сенешаль и несколько депутатов защищают его своими телами и с большим трудом провожают до дверей. В тот же вечер он пишет министру, что подает в отставку. Тем временем исключенные напуганы и покидают партию, большинство безусловно. Только тогда состоялось голосование, и закон об исключении был ратифицирован «почти единогласно свободными и компетентными членами», комментирует Ланжюинэ несколько дней спустя, что на языке непосвященных означает «патриотическим меньшинством». Но в конце концов этого голосования оказалось достаточно, чтобы ответить в следующие дни на легальные демарши и предупреждения исключенных[48].

Когда непосвященных с треском выгнали во имя принципов, оставалось потихоньку вернуть братьев — т. е. провести вторую часть операции, более

112

трудную, чем первая, и не менее нужную, ведь среди исключенных были «очень хорошие граждане», как пишет «Вестник нации», ссылаясь на Бертена, фискального прокурора из Шатожирона. И, как всегда, шайка аристократов, едва выставленная за дверь, хочет приложить к этим добрым братьям закон, направленный только против нее. Но и в этот раз дух восторжествовал над буквой, добродетель над происками. Бертен остался и даже стал одним из восьми членов первого бюро и одним из двенадцати членов генерального бюро, которое составило наказы и провело выборы.

Дело было очень нелегким; но его результат — достаточно очевидный — драгоценен: это последнее фильтрование, завершив очистку голосующего материала, оставило лицом к лицу с патриотской фалангой, единой, обученной, активной, лишь невежественную, аморфную толпу крестьян — конечно, живую силу, и здоровую, и могучую, но оторванную от своей естественной среды и предоставленную философизму, которому она была необходима для того, чтобы обрести тело и голос, как горячая кровь одиссеевых овец была отдана для утоления жажды теням умерших в стране киммерийцев.