Малыш для Томы

Пошуршал бумагами, разглядывая макет. Так, что тут у нас дальше по списку? В рубрике «Юные таланты» засветилась дочь главы администрации. Здесь всё ясно, можно не комментировать. Потом идёт рекламный блок. Его, разумеется, тоже не тронешь. И под занавес – фельетонист и баснописец с модернистом.

Но Архип Эл однозначно неприкасаемый. У него (как у всякого уважающего себя модерниста!) какие-то нелады с психикой. Чуть что не по нему – сразу бежит резать вены или вешаться. Однажды Олег Васильевич отважился отказать ему, и с тех пор предпочитал не рисковать. Говорят, жена пятый год не может решиться подать на развод, не хочет грех на душу брать. В итоге у психически неуравновешенного новеллиста крепкий брак и неплохие гонорары за регулярные публикации.

Пчёлкин на этот раз сработал под заказ. Не так давно за взятки сняли с должности главврача местной больницы, и именитый сатирик накропал лёгкий по стилю, острый и хлесткий (по личному убеждению самого автора) текст. Читать эту муть невозможно, но кто наберётся смелости объяснить шестидесятилетнему уважаемому писателю, члену Союза, что в искромётном фельетоне никак не может быть такого жуткого количества громоздких причастных и деепричастных оборотов?!

Ладно, бог с ним, с Пчёлкиным. Остаётся баснописец Аристарх Морозов. Вот его можно подвинуть без страха и сомнений, но это уже ничего не изменит. Басни скромно расположились на полутора разворотах. А нужно не меньше пяти…

Рабочий день закончился. В крошечной приёмной стала красноречиво покашливать секретарша Лариса. Дубов раздражённо крикнул, что она свободна, а он пока поработает. Но только работай – не работай, выкраивай, гадай, чеши голову, наматывай круги по кабинету, вздыхай – а по всему выходит, что Неторопкину в этот номер не попасть.

Олег Васильевич вконец расстроился. Пока думал, что сказать автору, пока подбирал слова, Неторопкин объявился сам, откашлялся и на одном дыхании выдал заранее заготовленную фразу:

– Добрый вечер! Я пришёл, как вы велели. Что с моей рукописью? – и свое всегдашнее «Прошу прощения!» в конце не забыл присовокупить.

Отмучался, затаил дыхание – ждёт. Теперь дело за Дубовым. Но он-то, в отличие от Неторопкина, подготовиться к разговору не успел! И поэтому сходу сказал правду:

– Порадовать вас нечем. Да вы присаживайтесь! Послушайте…

– Михаил Геннадьевич, – обречённо произнес Неторопкин.

– Михаил Геннадьевич, – кисло повторил Дубов, – мы не сможем поставить ваш рассказ в номер.

– Понимаю, – тихо выдохнул Неторопкин упавшим голосом. Прощения он больше не просил.

– Да ничего вы не понимаете, – главред неожиданно почувствовал злость, – хорошая у вас рукопись. Просто отличная! Но поставить не могу. Площадей не хватает, а выкинуть кого-то не получится.

– Что вы! Зачем же выкидывать? Не надо из-за меня… – испугался Неторопкин и покраснел, – я ничего такого в виду не имел! Такие уважаемые авторы…

– При чём тут уважаемые или нет! – ещё сильнее закипая, перебил Дубов, – просто… обстоятельства. У одной юбилей, у другого знакомства, у третьего психика. Не подкопаешься.

– Понимаю, – снова сказал Неторопкин.

– В общем, Михаил… – Дубов снова затормозил, нетерпеливо прищёлкнув пальцами.

– Можно просто Михаил, – Неторопкин устал ждать, когда редактор запомнит его отчество.

– Вы же взрослый человек. Всё понимаете. Если бы я один решал, тогда дело другое, – Дубов поймал себя на мысли, что оправдывается, как школьник. Это выводило из себя: кто он такой, этот Неторопкин?! Но не оправдываться тоже не мог. – Короче говоря, знаете, в какой стране живёте. И потом, вы поздно обратились, – подвёл черту главред.

Неторопкин грустно кивнул и стал подниматься со стула. Олег Васильевич протестующе замахал руками, усаживая его на место.

– В следующий номер ваш рассказ точно пойдёт! Мы выходим через три месяца и… – Дубов осёкся и недоговорил.

Вспомнил, что апрельский номер целиком и полностью заказной, посвящённый сорокалетию их городка. Юбилей незначительный, такие даты люди-то не всегда отмечают, а уж города… N-ск был рожден волевым решением партии: воздвигли завод-гигант, а рядом, как водится, пристроился населённый пункт, отмеченный на карте России даже не кружочком, а крошечной точкой.

Однако мелкомасштабный повод давал большие возможности. На празднование выделялись деньги, и эти средства нужно было «освоить». Что же касается непосредственно «Лиры», то, при имеющемся небогатом финансировании, Дубов просто не имел права не воспользоваться открывшейся возможностью заработать на проплаченных статьях. Дыр в бюджете журнала столько, что главред не отказался бы праздновать юбилеи ежегодно.

Всё это означало, что «Птичьей стае» и её автору снова не повезло.

– Нет, в следующий тоже не получится. Будет день города, и… – Олег Васильевич поморщился, снял очки и сердито отшвырнул в сторону. Перед глазами немедленно расплылось, Неторопкин превратился в бесплотную серую тень. Дубов нашарил на столе очки и снова водрузил на переносицу. Мир обрёл привычную яркость и чёткость линий.

– Ладно, я пойду, пожалуй, – тоскливо вздохнул Неторопкин.