Малыш пропал

Над серыми крышами всходила луна, и в черном небе сияли звезды. Да, похоже, он все-таки человек мыслящий, говорил себе Хилари, когда они шли по улице, но, Боже милостивый, как же он ухитряется быть счастливым в этом захолустье? Довелись мне жить в английской провинции, я бы помер со скуки. Вероятно, он обладает той способностью быть счастливым, о которой толковал Пьер, с возмущеньем думал Хилари. Однако значит ли это, что человек способен жить где угодно, как живут люди терпимые, и при этом быть совершенно счастлив, спрашивал он себя. Но разве можно быть счастливым, если тут и поговорить не с кем, умного человека днем с огнем не сыщешь. А может быть, им движет давнее сентиментальное убеждение, что, в ком бы ты ни распознал человека стоящего, он вполне годится тебе в собеседники на темы общечеловеческие?

Мы, английские интеллектуалы, решительно отвергли это убеждение, раздумывал он. Нам скучно и обидно, если от нас ждут, что мы станем водить компанию с человеком не нашего типа, — разве что он левый, скажем, политически сознательный трамвайщик. И оттого, я полагаю, наш труд лишен широты; мы намеренно ограничили себя тесным кругом избранных, в который вхожи лишь посвященные, вот почему мы лишены материала для обобщений о человеческих чувствах. И в конечном счете лишены материала даже для того, чтобы самим испытывать какие-либо чувства, думал он с горечью, а потом они свернули за угол и мсье Меркатель сказал ободряюще:

— Взгляните, мсье, здесь наш дом.

— Какая прелесть! — вырвалось у Хилари, и он стал восхищенно разглядывать представшую перед ним залитую лунным светом картину.

Дорога вела еще немного вперед, а потом резко свернула вправо. С этой стороны к ней подступала высокая ограда, над которой он смутно различал очертания могучих голых ветвей. Впереди, на изгибе дороги, разрушенный замок возносил ввысь развалины башен с бойницами, и за пустыми глазницами окон сияли далекие звезды. Слева расположилась группа стародавних строений, все разные и все очаровательные. Длинный низкий дом, декорированный балками, более тонкими, чем обычно в Англии. И еще один, тоже длинный, но повыше, с оштукатуренным фасадом; к окнам вплотную подступали и украшали их низкие живые кусты в деревянных ящиках, а рядом с ним, у самого поворота дороги, — маленький домик восемнадцатого столетия на редкость простых и изысканных пропорций.

— Восхитительно, — сказал Хилари, не пытаясь скрыть удивления. — А я уже совсем потерял надежду увидеть в этом городе что-нибудь красивое.

— Во время нынешних разрушений кое-что все-таки уцелело, — сказал мсье Меркатель. — Люди думают, наши северные города неприглядны, но уголки вроде этого, которые никому не пришло в голову разбомбить или снести, отнюдь не редкость, правда, не на тех магистралях, что избирают туристы.

Он направился к среднему дому с живыми изгородями, что примыкали к окнам, вытащил из кармана огромный ключ и вставил его в массивный старинный замок.

Они вошли внутрь дома, в узкий проход.

— Вот сюда, — сказал мсье Меркатель, повернув к двери слева, и попутно объяснил: — Прежде нам принадлежал весь этот дом, но в последние годы, когда здесь остались только мы с матушкой, весь целиком он уже нам не нужен. Теперь нас вполне устраивают appartements на первом этаже, а остальной дом мы сдали в аренду.

— Очень удобно, — учтиво сказал Хилари, догадываясь, что только нужда могла их к этому вынудить.

Они прошли по выкрашенному серой краской коридору, а потом мсье Меркатель растворил дверь и отступил в сторону, пропуская гостя вперед. Тот оказался в комнате такой очаровательной, что от неожиданности и изумленья у него перехватило дыхание.

Комната была большая и прежде, очевидно, служила салоном дома, построенного с расчетом на большие приемы. Три высоких окна убраны желтыми занавесями тяжелого шелка, стены искусно расписаны — на них запечатлены седые щеголи и их дамы, подпрыгивающие в мнимо безыскусном танце. Дальний конец комнаты занимал невероятных размеров книжный шкаф розового дерева, перед средним окном расположился маленький расписной спинет; взгляд Хилари продолжал блуждать по комнате, и подле огромного камина, в котором горели крупные поленья, он увидел хозяйку дома, сидящую в кресле розового дерева с прямой спинкой, и направился к ней.

— Я счастлива, что вы к нам пожаловали, мистер Уэйнрайт, — сказала она на безукоризненном английском. — Прошу прощенья, что не поднялась вам навстречу, но меня обезножил артрит.

— Mais, madame, — сказал пораженный Хилари. Но спохватился, вспомнил, как должно себя вести, и протянул ей руку для рукопожатия, потом заговорил снова, теперь уже по-английски: — Прошу меня извинить, что так удивился. Но скажите на милость, как это вам удалось достичь такого совершенства в моем языке?

Старая дама в черном поношенном старомодном платье и кружевном, пожелтевшем от времени шарфе на поредевших седых волосах смахивала на маленький узел тряпья. Она казалась безмерно старой, хрупкой и решительно не походила на англичанку.