В Сиднее шел сегодня дождь и было холоднов час похорон. А в Никосии зной, плюс сорокдва и выше. И ты пришла, держа в рукахкорзинку с вартикой9, тем самым вкусомнашего детства. Я откусил чуть-чуть, неторопясь, и сами по себе глаза наполнилисьслезами. Ах, столько раз она гоняла нас,негодных, ну а мы, мы прятались в верхушкахэтих смокв и ели сладкие плоды как птички-смоквоедки и ее дразнили, что нет, не можетнас достать, куда ей, а она, несчастная иодинокая, такая беззащитная, словнобезмужняя в деревне с нравами суровыми,сидела бледная, уставшая на камне и всегрозилась рассказать отцу, который будто бызадаст нам взбучку, как придет, но каждый раз,когда он приходил, нам все прощалось.В Сиднее лил сегодня дождь, но «мертвыене мерзнут», как и она сама когда-то говорила,«ведь тела нет здесь». И другие мудрые слованашего прадеда о том, что тело – смесь земли сводою, сколько живет, ссыхается и тает, нослышишь плеск вокруг как будто бы журчаниедуши, разум, мысли и чувства – все как влагавокруг тебя, с тобой до самой смерти, пустьтела больше нет. «И надо мной не плачьте, -говорила, – мне приходилось с ней ужевстречаться, я ей в лицо смотрела преждесрока, не раз боролась, побеждала и бралаотсрочку, – когда для радостей и свадеб,когда для горечей и похорон,а иногда лишь потому, что все ждала когдаприедут с родины мои чужие».10
И лучше, что я замолчал и молча слушал:кружат и пляшут призрачные порождениятвоего ума, и за порог вместе с тобой выходиткаждый вечер вихрь хитроумный ичудовищный, в минуты сумерек, когда тыхочешь превратиться в существо иное, ликиной, иную душу. Ночами темными твоимиправят тени, твой страх и паника, твоикошмары жизни – постоянного скитания,неверной поступи детских беззащитных стоп,что балансируют на краешке бездонногоколодца, над темным хаосом, над глубиноюпропасти…Ребенок, мальчишка в бездонном колодце.