Мама, или Самое настоящее письмо на Земле

Назавтра, рано утром, говорю «пока» папе — обнимает крепко, как будто никогда еще не обнимал и уходит на работу, застегнув свою простенькую темно-синюю куртку под самое горло.

Ты отвозишь меня в аэропорт. О чем-то говорим, пока едем — о войне, конечно. Ты говоришь, что необходимо собрать ему с собой на фронт: какой-нибудь неубиваемый телефон, адекватный бронежилет… Меня начинает трясти: «Мама, перестань, пожалуйста, я никуда не пущу его!»

— А что перестань? Обмундирование старое, никуда не годится, лучше сами позаботьтесь об этом.

— Мама-а-а!!!

Опять в слезы.

— Ну что ты плачешь опять? Ну чего теперь рыдать-то?..

Подъехали, останавливаемся. Я прошу не провожать меня в аэропорт — чтобы не платить за стоянку.

— Да, и слез меньше, а то ты начинаешь, и я из-за тоже! — усмехаешься ты. И утираешь первые капли самого горького внутреннего дождя. Стоим посреди парковки, обнявшись, плачем.

— Я так люблю тебя.

— Я люблю тебя.

июль, 2012

Тут сразу вспомнился еще один момент (?), когда ты укачивала и утешала меня так.

Я ночевала у моей подруги Анны. Она включила радио — что-то спокойное, хорошее, какое-то инди на русском. Пили чай. Я красила глаза тушью у большого необрамленного зеркала. Пиликнул ее телефон: «Аарон умер. То есть погиб»

Я повернулась к ней и посмотрела с непониманием. Это шутка, Анна. Тупая и глупая. Тебе, может и смешно, как всегда, ты ведь у нас такая модная и циничная, но мне — нет. Смотрю на тебя, однако ты не смеешься… «Он правда… Он сорвался со скалы…» Безумие какое-то, люди так не умирают, подумала я. Быть не может, ты гонишь — ты просто не знаешь границ, не понимаешь и никогда не понимала, что пора притормозить.

В общем, я до последнего не верю Анне. Не верю тогда, когда она начинает плакать, трястись, когда мы едем к Карине за порцией успокоения (помню, что предложила зайти за печеньем к чаю… «Какой, к черту, чай?!» — спрашивает в чуть показушной истерике Анна). Не верю, когда ухожу от них, таких в унисон мыслящих подруг, сошедшихся на обломках мира и выплюнувших меня на берег. Не верю, когда еду в автобусе. Когда поворачиваю ключ в двери. Я начинаю верить в смерть не самого близкого, но очень приятного мне человека только тогда, когда в соцсетях получаю приглашение на похороны и поминки. И от этого мне окончательно и бесповоротно сносит крышу. Я начинаю плакать тихо, осознавая, что больше не увижу его. Это одна из первых… потерь, утрат в моей жизни.

Я рассказала тебе, ты сначала прижала мою голову к своей груди, а потом положила ее себе на колени. По твоим бедрам текли мои слезы. В этот момент я чувствовала каким-то далеким седьмым, восьмым, девятым чувством, как ты понимаешь и знаешь все. Наши боли, наши потери, утраты сплелись в одно. Твоих — легион, моя — вторая: ты знала, как страшно, тревожно и непонятно мне. А я знала, как ты понимаешь.

август, 2022

Мчим на Белое Бардуковское озеро — чистейшее озерцо, синоним твоего детства, под Шатурой, Рязанью, Москвой, под Радовицким. Полдороги на кряхчащем уазике (от ароматов садовых цветов и наливных томатов, что собраны в компактную (нет) поклажу бабулек, не продохнуть), а оставшуюся часть — на великах. Кататься я еще не умею (я вообще в это долго не умела, а как сумела, так влюбилась), ты садишь меня сзади, «на багажник». Страшно до жути!.. короткие волосы твои развеваются, мышцы загорелых сильных ног, нестыдливо убранных в бирюзовые шорты, напрягаются от верчения педалей, такие неповторимо знакомые ладони — крепко за руль. Я дрожу, кричу тебе что-то, ты просишь не отвлекать. Мчим по обочине. Ты — словно девочка, тебе снова 15, снова легкость и беспринципность, простота и никаких забот, царапины на коленках и локтях, шрамик под левой бровью, улыбка во все лицо. Ты ветер, ты сила, стихия, любовь.

Когда заканчивается трасса, заезжаем в лес, едем по кочкам, прогалинам, лужам, траве, глубоким следам от шин. Над нами небо — бескрайнее, вокруг — ольфакторный фейерверк: сырая и сухая земля, стоячая вода, хвоя, трава душистая и трава резковатая, пыль, следы шин и от дороги, соль от пота над верхней губой, головокружительно чистый воздух и твой, я не знаю, какой именно, собственный неповторимый запах.

Останавливаемся — ты чернику заметила, глаз-алмаз, выросший на лоне природы, влюбивший в себя все село и всю столицу, каждую сирую березу, весь пух местных тополей и дым торфяных рассветов. Спешиваемся.

— Попробуйте, она такая сладкая! — собираешь нам с Марией в руки пару сочных кисловатых горстей. Обожаю чернику. И тебя — ты везде ее найдешь. И обожаю то, какой искрой твои глаза горят тут, в Подмосковье.