Мама Стифлера

И я подошла к циклопу, привстала на цыпочки, и, прищурившись, толкнула речь:

— Ты в кого пальцем тыкаешь, сявка зассатая? Ты кому сказал "Поди сюда"? Ты, чмо, хуёв обожравшееся, быдло Купавинское, ахуел до чертов уже? ПОШЁЛ ТЫ НАХУЙ!

В тишине кто-то пукнул, и тихо скрипнула форточка.

Матвей по-солдатски съёбывал через окно.

На Борьку я даже не смотрела.

Циклоп молчал.

Я воодушевилась, и добавила:

— Свободен как Африка. Песду лизнуть не дам, не надейся.

Через секунду на меня обрушилось чьё-то тело.

Тело пахло братом и сероводородом.

Тело схватило меня за чернявые локоны, и потащило к выходу.

За спиной стоял рёв:

— Убью шалаву нахуй!!!!!!

А меня несло течением по лестнице, и вынесло в сугроб…

В сугробе было мокро, холодно, пахло братом и сероводородом…

…Через час я и мой неадекватный батя мчались на такси в Москву.

В ушах звенел голос Борьки, срывающийся на визг:

"Идиотка! Дура, мать твою! Ты на кого пальцы гнёшь, овца, отвечай? Это ПАФ-НУ-ТИЙ! Понимаешь, а? Нихуя ты не понимаешь! Я тебе по-другому объясню: ПИЗДЕЦ МНЕ ТЕПЕРЬ, ДУРА!!! Хорошо, если только почки отстегнут! Ты щас свалишь, а мне тут жить! Скотина, бля…"

Из всего вышесказанного я поняла только одно: что циклоп очень крут, и Борю отпиздят за то, что я Пафнутию малость надерзила.

Надо было исправлять ситуацию.

И я пихнула спящего батю в бок:

— Пап, а я Боряна подставила…

Папа молчал.

— Па-а-а-ап, а Боряну теперь пиздец…

Папа молчал.

— Па-а-а-ап, я тут на местного авторитета навыёбывалась… Чё делать, а?

Папа открыл глаз, и сказал водиле:

— Разворачивай парус, кучер…

Эпилог.

— О, Бэн…

— О, мой Бэн…

— Споём «Тюленя», Борис Евгеньевич?

— Споём, Лидия Вячеславовна!

И мы поём про маленького тюленя.

И мы всё равно друг друга любим.

Но в Купавну я больше не езжу.

Потому что я послушная дочь, и очень хорошая сестра.

Потому что я люблю своего папу, и брата.

Потому что в Купавне когда-то жил Пафнутий.

И потому что контролировать эмоции я с тех пор так и не научилась…

Паша

22-08-2007 15:35

Паша родился на неделю раньше той даты, на которую был назначен аборт. Он стремился доказать свою жизнеспособность, и громко кричал. У его матери это был уже четвёртый ребёнок, в котором она большой нужды не испытывала.

Пашу решено было оставить в роддоме при Второй инфекционной больнице, но тут вышел новый закон о повышении суммы единовременного пособия по рождению ребёнка, и Пашу забрали в семью.

Папа у Павла был. Только сам Павел увидел его лишь спустя двадцать пять лет, когда тот пришёл в их квартиру, и начал оделять всех своих отпрысков отцовскими щедротами.

Старшей сестре досталось рабочее место в Московской мэрии.

Средней сестре — бархатная коробочка с кольцом.

Единственному Пашиному брату — велосипед и сто долларов.

А потом отец подошёл к Паше, внимательно на него посмотрел, чуть слышно прошептал: "Что ж она, дура, на аборт-то опоздала, а?" — развернулся, и ушёл. И более никогда уже не вернулся.

Мама Паши к шестидесяти годам полностью ослепла, и переехала жить на кухню. Там она целыми днями сидела на горшке перед телевизором, и варила суп из крапивы и собачьего корма.

А Павел, наконец, осознал, для чего он появился на свет.

Он был рождён для секса. Для бурного, шального секса. В ритме нон-стоп.

Сексуальный голод начал грызть Павла в двенадцать лет, и с годами только усилился.

Павел даже женился. Но это ему не помогло. Женился Павел впопыхах, думая только о том, что теперь у него будет секс. Каждый-каждый день. Секс. Сексястый.

На следущее утро после свадьбы Павел обнаружил на подушке рядом с собой чудовищно страшную девушку, которая похрапывала, и пускала слюни на Пашину подушку. Минуту Павел мучился, но сексуальный голод всё-таки победил, и девушку, накрыв ей голову подушкой, дерзко выебали. При этом она так и не проснулась.

Нет, Паша не жалел о своём браке, но секса ему всё равно не хватало.

Красотой Павел не отличался, девушки на нём гроздьями не висели, работал Паша в типографии, печатал бумажные пакеты для сети ресторанов Макдональдс, и с той зарплатой, которую он там получал — он сам был готов повиснуть на ком угодно.

Голова у Паши была большая с рождения. Равно, как и живот.

Поэтому в армию его, с диагнозами "Гидроцефалия и рахит" не взяли.

Так вот, голова у Паши была большая, а забита она была под завязку сексом. Три грамма серого вещества размазались тонким слоем в Пашиной черепной коробке, и почти не функционировали.

Чтобы заставить себя думать, Паша много пил, курил, лизал, колол, нюхал, втирал… Ничего не помогало.

Зато у него родился сын. Симпатичный, голубоглазый мальчик, похожий на Пашкиного соседа, Валеру.

Паша мучительно напрягал содержимое черепа, но серое вещество не шло ему навстречу, и на Пашины напряги плевать хотело.

За мучениями Паши давно наблюдал Пашин товарищ по питию, курению, лизанию, уколам и втиранию — Генри.

Генри был младше Павла на 3 года, и голова у него была в разы меньше, но с Пашей его роднили жажда секса, и пристрастие к наркотикам всех категорий. А ещё Генри был аристократически красив, и умел думать.

И девушки висели на Генри гроздьями, как бананы на пальме.