Мамин-Сибиряк

«Читая Мамина и удивляясь его таланту, — пришел к мысли, совершенно правильной, кажется: Мамин для публики — старый знакомый, определенная — по ее мнению — физиономия, приятный писатель, который пишет ярко и лишен сознательного намерения сердить мещан… «Знание» не ответственно перед публикой за него ввиду сих его качеств, публике известных, «Знание» может ограничивать и усекать (излюбленный термин Горького-издателя. — Н. С.) Елеонского, Серафимовича, Телешова, даже Андреева, если сей перепрыгивает через шлагбаум разума, оно может выставить известные требования Чирикова, но — едва ли это удобно по отношению к Мамину. По сей причине — в переговорах с ним об издании хотя и следует поставить ему некоторых вещей не печатать, — однако настаивать — невозможно».

Через несколько дней новое письмо Алексея Максимовича с заботливыми строчками о Д. Н. Мамине-Сибиряке: «Мамина — прочитал почти всего. Хороший, интересный писатель. Его необходимо издать дешево, хотя, господь с ним, совсем не общественный человек».

Однако в издательстве «Знание» собрание сочинений Д. Н. Мамина-Сибиряка так и не появилось — ни полное, ни «усеченное», даже отдельной книги не вышло.

Только в год смерти писателя издательство «Просвещение» выпустило трехтомное собрание сочинений. И лишь в 1915–1917 годах «Товарищество Маркса» в приложении к журналу «Нива» осуществило издание собрания сочинений Д. Н. Мамина-Сибиряка в двенадцати томах, куда вошло 249 произведений выдающегося русского писателя.

После двенадцати лет драматического расставания с отчей землей, с обидой в сердце («Я продолжаю ненавидеть проклятую родину, для которой столько работал и которая сейчас вызывает во мне отвращение, т. е. милые уральские лица…»), Дмитрий Наркисович приехал на Урал. Встреча с родными местами стареющего человека была непередаваемо грустна. Печально было узнавать, что многие, кого он знал, умерли, иные сильно состарились и совсем переменились.

Дома, слава Богу, все были живы и здоровы. Владимир служил в окружном суде присяжным поверенным, а Николай, как всегда, без определенных занятий. С ним они даже съездили в Горный Щит, но от дедушкиного дома и следа не осталось, а само село сильно расстроилось. Побывал он у Николая Владимировича Казанцева, совершенно разбито-го болезнью. Вспомнили добрую Феклу Кирилловну, смерть которой для Николая Владимировича была катастрофой — без ее ладного, материнского ухода он начал быстро угасать. Старый больной друг говорил чуть слышно, но внятно.

— Феклушка все жалела, что у вас с Марьей Якимовной жизнь распалась. Ты уж не обижайся, она говорила, что тебя Бог наказал за то, что ты бросил такую женщину ради актерки.

— Как Марья Якимовна поживает? — спросил Дмитрий Наркисович, отвернувшись в сторону.

— Прихварывает, живет одна. Держит школу для девочек — этой заботой и заполняет себя. А ты — свет в ее памяти. Мне передавали..

На прощание Дмитрий Наркисович подарил старому другу четыре тома «Сибирских рассказов».

Навестил Константина Павловича Поленова, совсем дряхлого, но не потерявшего интереса к жизни. Все справлялся о столичных политических новостях.

— Не пойму уже ничего, но старческим предсмертным чутьем чувствую: идет вся жизнь к какому-то страшному слому. Вспомнишь старика! Ну, да ладно, твоя доля счастливая, ты говоришь с тысячами людей, тебя слышат, вот ты и предупреди людей о сломе. А мы — безголосые…

До Висима добраться уже не хватало ни сил, ни времени. Оставшись однажды один в окрестностях Шарташа, он явственно увидел, сидя на камне, как с облысевшего скального склона ближней горы кто-то усталый спускался к подножию. Мамину стало не по себе — дальней своей фигурой человек страшно походил на него.

Дома Дмитрий Наркисович налег на работу. Он написал несколько детских рассказов для журналов «Детское чтение» и «Юный читатель» («Кукольный магазин», «Рождественские огни», «Святой уголок», «Богач и Еремка», «Дикое поле»), в «Русскую мысль» отослал «Профессора Спирьку», подготовил несколько сборников. Помимо Тихомирова у него закрепились деловые отношения с издателями Клюкиным и Ефимовым, которые охотно издавали и переиздавали его детские книжки. Они и кормили его, хотя в платежах были не всегда исправны.

В ноябре 1903 года отметили пятидесятилетие Владимира Галактионовича Короленко. Было много адресов и телеграмм со всех концов России. Короленко воздавали и как писателю передовых позиций с самобытным талантом и как общественнику, который чутко отзывался на вопросы времени. А в этом же месяце вслед за юбилеем людно отметили двадцатипятилетие литературной деятельности Владимира Галактионовича.

— Это уж по два горшка на ложку выходит… И народу, как в христовую заутреню, — посмеивался Дмитрий Наркисович. К юбиляру он относился противоречиво. То нахваливал его, то отзывался с неприятием: «Всегда я говорил Михайловскому: вот увидите — он еще быстрее слетит, чем взлетел. Так оно и получилось».