Мамин-Сибиряк

— Я паду поперек такого прогресса, телом слабым, раздавленным, пусть на миг, но сдержу его. Никогда я не поверю в право ножа и петли, которое навязывал нам Нечаев. Средства не могут оправдываться целью. Равенство, купленное ценою крови, непременно рухнет от нравственного осуждения людей… Только то чисто, что явно, только то право, что не прячется… Что есть Нечаев и нечаевщина? Да ничего, все в одной ладошке уместится. Но поверьте, все революционеры — от черных до красных — будут вечно от него открещиваться. Но вечно же будут соблазняться сим малым и поганым опытом, вершок за вершком наращивая его до всемирной беды. Вот что страшно. И у истоков этого страшного вы, милостивый государь, уже стоите.

Вячеславов повел плечом, напрягся — ожидался взрыв. Но хозяйка вдруг обратила на себя внимание, прошумев платьем между гостями, улыбчиво, но твердо сказав:

— Господа, час поздний, неурочный. Разойдемся во благоразумии. К нам иногда наведываются…

Возбуждение разом спало. Сибиряки, что-то тихо сказав Аграфене Дмитриевне, удалились первыми, так и не проронив слова за весь вечер.

Остроумов потащил Мамина к выходу.

— Ладно, с сибиряками поговорим в другой раз. Видел, какой капитальный народ — молчит, в чужую драку не ввязывается. А все — не настоящая интеллигенция. Вон интеллигенция-то как сшибается, она от сшибок и получает святой прометеев огонь, который все осветит и всех обогреет.

Дмитрий, замученный духотой, спорами и неслыханными речами, в сыром воющем холоде ночи вдруг явственно, словно в распахнутом для свежего воздуха оконце, увидел пламя и слаженный стук Висимской кричной фабрики с метавшимися черными фигурками мастеров. А повторяемое на все лады над его ухом словцо «интеллигенция» мешало принять всю радость от возникшей родной картины.

2

Старый сторож при анатомическом театре, Пал Палыч, впервые вступающим в театр студентам давал вроде вводной лекции. Начинал он примерно так:

— Что вам не жить, бунтарям? Сыты, обуты, начальство все по головке гладит. А бывало — ого-го! Прежний-то военный министр, царство ему небесное, так и говорил: «Начало всякой премудрости есть страх Божий». Вон спросите-ка профессора Загорского Александра Петровича, как было-то. Купят вскладчину рублей за десять ассигнациями труп в участке и вшестером-всемером режут его, пока он, бедняга, не сгниет весь. И никакого трупного яду не было, это его сейчас придумали, чтобы отпугивать ваших благородиев от грязной работы. Потому знания в человеческой механике и нет у вас. Отсюда вольное время, и от безделья — бунтарство. Раз, правда, был на моей памяти бунт, когда я заступил на это место. Один из бедных все в аптекари хотел выскочить — живи себе припеваючи. А он испытания химией не выдерживал. Сутками учит и учит, а испытания химией все равно не выдерживает. Тут впал он в умственное исступление и пырнул перочинным ножичком в толстое брюхо химику. Химику — ничего, ранку залили, перевязали. А аптекаря по высочайшему повелению судили военным судом и прогуляли сквозь строй. Все своим порядком и закончилось: студент в нашем госпитале отдал Богу душу, академию передали от внутреннего военному начальству… Так-то! А вас все по головке гладят.

Академия гремела на всю Россию медицинскими успехами, именами и трудами известных профессоров, самоотверженностью и преданностью делу своих выпускников.

После Крымской кампании, драматической для России, воссияло имя бывшего профессора академии Николая Ивановича Пирогова, вынесшего с поля битвы вместе с тысячами спасенных русских солдат отечественную хирургию на мировое славное место. Из рядов слушателей академии складывалась знаменитая Пироговская школа врачей-хирургов. Менее внятным для публики было лабораторное колдование над веществом другого подвижника русской науки, многолетнего ученого-секретаря академии Николая Николаевича Зинина. Но когда по России и за ее пределами заработали анилинокрасочные фабрики, все восхищенно обернулись на фигуру облагодетельствующего мир соотечественника. Зининская школа химиков сияла созвездием таких имен, как Бутлеров, Менделеев, не последним в этом ряду был профессор академии, пытливый ученый и великий композитор Александр Порфирьевич Бородин… Сеченов, Боткин, Склифосовский — личности, педагоги, ученые, чудесные исцелители, патриоты, собиравшие под знамена науки талантливую молодежь из самых дальних уголков громадной империи.